Человек в прицеле - Александр Александрович Тамоников

светомаскировку. Это может увидеть милиционер, и тогда нарушителю не поздоровится. Вот и машина. Чтобы меньше торчать в больничном дворе, Сосновский решил сразу забраться в нее, а уже там разобраться с грузом. По возможности, не оставляя следов.

Увы, везение — дама непостоянная и ветреная. Когда Михаил прошел расстояние от забора до машины, в здании открылась дверь. Высокий мужчина в военной шинели с портупеей вышел на улицу, следом за ним торопливо выбежал шофер Лопатин.

— Давай, заводи, — приказал военный и тут же вместе с шофером замер на месте, увидев возле машины постороннего человека.

Самое простое, что в этой ситуации мог сделать Сосновский, — просто, не глядя ни на кого, спокойно пересечь больничный двор и выйти на улицу. Но на пути появились еще двое, причем каждый держал правую руку в кармане пальто.

— А ну-ка, стоять, приятель! — раздался голос, который когда-то был хорошо знаком Сосновскому.

Он, остановившись, повернулся и недовольным голосом спросил:

— Вы это мне? — А его рука скользнула к карману, в котором лежал пистолет.

— Михаил! Держи руки на месте! — всматриваясь в лицо Сосновского, произнес шофер. — А я все голову ломаю, откуда мне это лицо знакомо. Не узнаешь меня?

— Не припоминаю, — небрежно бросил оперативник, стараясь не выдать, что он теперь окончательно узнал Вадима Турминова.

В принципе ситуация была не критичной. Наверняка эти люди постарались бы избежать стрельбы на московской улице. Всего один бросок в сторону с выхватыванием пистолета — и они потеряли бы преимущество неожиданности. Ну а дальше уже чье мастерство окажется выше. Но Сосновский понял, что упустил нужный момент, свой «бросок в сторону» нужно было делать сразу, как только вышел этот военный с погонами полковника медицинской службы.

От сильного удара по голове слетела шапка, и Михаил провалился в темноту…

Платов внимательно слушал оперативников, не перебивая их. Волнение Шелестова из-за того, что Сосновский вдруг исчез, он понимал. Но ведь группа даже близко не подобралась к вражеской резидентуре: никаких свидетельств, что разрабатываемая группа лиц может иметь хоть какое-то отношение к делу Феникса, тоже пока не было.

— Так, хорошо. — Платов задумчиво крутил в пальцах карандаш. — Значит, группа скупщиков ценностей, по-вашему, имеет низкую квалификацию. Я так понял, Борис Михайлович?

— Совершенно верно, — кивнул Коган. — Они знают лишь азы оценки и не в состоянии отличить кинжал прошлого века, изготовленный мастерами на Кавказе, от изделия, изготовленного в то же время, скажем, в Петербурге. Не могут на глаз отличить литье московское от уральского и тем более краснодарского и совсем не разбираются в стилистике иконографии разных исторических периодов. Такое ощущение, что их научили только азам оценки возраста художественной краски, старения металла и отличия драгоценных камней от поделочных.

— Не было времени на подготовку? — задал наводящий вопрос Платов и внимательно посмотрел на Когана.

— Нет, Петр Анатольевич, тут дело, я думаю, не в сроках, затраченных на подготовку агентов. Тут для нас подсказка о принципе деятельности этих групп. Они рассчитаны не на поставку образцов в художественные музеи или для пополнения частных коллекций. Это временщики. Их задача — обеспечение одной операции, точнее, одной ее стороны. Если резидентура сохранится, немецкая разведка придумает другой способ.

— Хорошо, — кивнул Платов. — Согласен. Я тоже об этом думал. Виктор Алексеевич, что по машине?

— Вы запретили «водить» ее по городу, — не удержался от комментария Буторин, — поэтому у нас мало информации о том, что могло происходить по пути движения машины по городу. Но в целом я могу сказать, что кроме работы в городской клинической больнице эта машина скорой помощи часто откомандировывается в распоряжение Главного военно-санитарного управления Красной армии. Сразу скажу, что ничего необычного в этом нет — многие московские медицинские стационары, в которых помимо военных госпиталей проходят лечение советские военнослужащие, предоставляют свой транспорт военным медикам Главка. Тут речь идет и о доставке медикаментов, медицинского оборудования, перевозке пациентов из одного учреждения в другое и еще десятках вопросов военно-медицинского сотрудничества.

— Ясно. — Платов бросил карандаш на стол. — И все же, Виктор Алексеевич, я прошу вас не нарушать моих приказов. Поймите, что сейчас не так важно пропустить какой-то промежуточный контакт, как опасно вообще спугнуть врага на этапе, когда мы еще ничего толком о нем не знаем. Это отбросит нас в нашем деле на начальный этап. А замыслы врага нам неизвестны, и беда может прийти оттуда, откуда мы ее и не ждем. Прошу вас понять это. Максим Андреевич?

— Мы понимаем ситуацию, Петр Анатольевич, — ответил Шелестов и, посмотрев на Буторина, покачал головой. — Это всего лишь эмоции, а не попытка наломать дров. Акт исследования эксгумированного тела учительницы будет готов через час и доставлен вам. Но по предварительным данным, полученным в беседе со специалистом, причиной сердечного приступа, от которого скончалась Мария Ивановна Егорова, послужило вещество, повышающее нагрузку на сердечную мышцу и вообще на всю сердечно-сосудистую систему. Как подтверждали люди, хорошо знавшие покойную, сердце у нее было на редкость здоровым для ее возраста.

— Хотя бывает всякое, — продолжил мысль Шелестова Платов. — И сердце неожиданно подводит, если сильное горе. А тут еще и какие-то препараты… Я думаю, что эту ниточку следует тянуть дальше. Как говорят ученые, причина никогда не бывает одна.

Война ушла далеко, на улицы европейских городов, но Москва все равно еще дышала войной, словно не могла забыть тех страшных дней, когда враг стоял у ворот города. Сугробы, словно баррикады, громоздились вдоль улиц, и редкие прохожие кутались в шинели, спеша по делам. На фоне этого зимнего безмолвия прозвучал одинокий гул мотора: санитарный ГАЗ-55 с красным крестом на боку скользил по заснеженному асфальту. За рулем — человек в обычном солдатском ватнике и шапке. Лицо спокойное, движения точные…

Сегодня Платов разрешил проверить маршрут санитарной машины, которая должна была взять из штаба Главного военно-санитарного управления Красной армии представителя, чтобы проехать по нескольким госпиталям и доставить упаковки с крустозином. Работы с плесенью, найденной еще в начале войны в бомбоубежищах, наконец дали результат. Эта плесень относилась к виду Penicillium crustosum, отсюда появилось и название препарата — крустозин ВИЭМ (по аббревиатуре Всесоюзного института экспериментальной медицины).

Еще в 1943 году в нескольких московских госпиталях под руководством профессора И. Г. Руфанова прошли испытания крустозина, показавшие положительный результат. После этого было принято решение о внедрении антибиотика в военно-медицинскую практику. Испытания на фронте прошли в ходе Прибалтийской наступательной операции осенью 1944 года, когда советские войска начали освобождение Латвии, Литвы и Эстонии. Благодаря крустозину смертность от ран и инфекций в армии снизилась на 80 процентов, а количество ампутаций конечностей —