Магнат. Люди войны - Николай Соболев

Телефонограмма из Мадрида прямо и недвусмысленно предписывала «без жалости отвечать огнем всем, кто стрелял в силы правопорядка». Подпись — генеральный директор службы безопасности Артуро Менендес. Веселенькое дело, тот приятный военный, твердый республиканец, отдал такой приказ???

— Лейтенант, зачем вам трупы? Я попробую убедить их сдаться.

— Вы с ума сошли!

— Прошу прощения, это была моя реплика.

Он на секунду замолчал, а потом совсем по-русски махнул рукой:

— Делайте, что хотите! Но не дольше получаса!

Почти половина времени ушла на то, чтобы уговорить Хосе, он никак не хотел «помогать власти». И мои аргументы, что живой анархист лучше мертвого, на него не действовали. Спас положение Махно, который долго подбирал слова, а потом выдал на своем испанском:

— Джон прав. Их убьют, они не встанут с нами, когда революция.

Хосе зло сплюнул и согласился на условии, что говорить буду я. И то дело, Хосе мне нужен только для представительности — в Ла-Фельгуэре меня-то знали меньше, а вот Хосе известен всем членам CNT.

С белым платком на палочке мы прошли к домику. За последние пятнадцать минут без стрельбы осажденные немного успокоились, горячечное возбуждение сменяли мысли о близкой и неприятной смерти.

На это я и давил — кругом лето, красота, скверно подыхать в такой день, да еще без смысла!

— Это революция! — ответили мне из-за двери.

— А вы предатели! — добавил второй голос.

Ну да, угробить за нефиг делать человек пятнадцать-двадцать — это революция, а кто не дает, тот предатель. Что за мусор у людей в головах, уму непостижимо.

Полчаса истекли, но я показал лейтенанту растопыренную пятерню и дождался ответного кивка. После чего пнул локтем Хосе и прошипел ему прямо в ухо:

— Если ты так и будешь молчать, твоих товарищей убьют за просто так!

Он зло посмотрел на меня, еще раз сплюнул и подошел вплотную к двери.

— Эй, революция обязательно будет. Но не сегодня. И вы понадобитесь все до единого, живые и здоровые.

— В тюрьме со здоровьем не очень, — насмешливо отозвались из дома.

— В могиле еще хуже, — парировал я.

Не знаю, о чем там Хосе дальше шептался через дверь, я следил, чтобы гвардейцы не начали вдруг стрелять, но он анархистов уболтал. Из окна выбросили первый револьвер, все вздрогнули, когда он лязгнул по брусчатке. Затем упал второй пистолет, третий, и, наконец, на улицу вышли семь человек.

Малость остывшие гвардейцы повязали и усадили арестованных в кузова, расселись сами и через полчаса, восстановив в Ла-Фельгуэре законность и порядок, укатили в Овьедо.

Мы сдали ЗСУ на завод, собрали «стрелковый клуб» и тоже двинулись обратно, забив на отработку движения колонной.

На этом история для меня не закончилась — буквально через несколько дней пришел вызов в Мадрид от Менендеса. История с пальбой и пулеметом заботами Радикальной республиканской партии и ее лидера Алехандро Лерруса, враждовавшего с Асаньей, попала в прессу. Депутаты в Кортесах принялись строчить запросы, и премьер вынужденно назначил расследование.

За недолгое время, что прошло после встречи в Толедо, Менендес заметно осунулся. Округлые некогда щеки втянулись, почти исчез живот, зато увеличились лысина и число морщин. Ну и глаза такие, будто раздумывает — пристрелить, чтобы не мешал, или все-таки перебороть себя и выслушать.

Неудивительно, работа у него собачья: Асанья проводит реформы, правые считают их слишком радикальными, левые — недостаточно радикальными, и все это недовольство выплескивается на улицы и в заговоры, а за порядок отвечает Менендес.

При этом в Кортесах его рвали вне зависимости от действий управления и гвардии — одни за «преступную мягкотелость», другие за «неоправданную жестокость». Причем одновременно, менялись только стороны, смотря кого прижали — правых или левых.

Сидел он в гражданском костюме с вопиюще зеленым галстуком, а секретарь в форме каждые пять минут таскал ему депеши, от вида которых Менедес кривился, как от зубной боли. А уж от содержания…

Прямо чуял, как он боролся с желанием вбить меня в землю по самые уши, но Менендес предпочел сделать вид, что никого не замечает, и уткнуться в бумаги.

Ну, если хозяин не соблюдает политес, то мне сам бог не велел. Не дожидаясь приглашения, пододвинул кресло, уселся и начал с наезда:

— Я читал ваш приказ лейтенанту Арталю. Вы сошли с ума?

Брови Менендеса поползли наверх и, наверное, уползли бы на затылок, но он справился с собой:

— Что? Что вы на меня так смотрите?

А как еще смотреть на идиота? Или на конченую сволочь, в худшем случае.

— Я смотрю на человека, который приказал расстреливать испанцев.

— Вы неправильно интерпретируете приказ! — Менендес пошел красными пятнами. — Он должен был воодушевить! Внушить уверенность молодому офицеру!

— Да-да, «без жалости отвечать огнем». Пулеметным.

— Это эксцесс исполнителя! Горячность молодости, желание отличиться!

Я подвинулся ближе и доверительно сообщил директору:

— Знаете, есть такой принцип, если что-то может быть понято неправильно, оно будет понято неправильно. А у вас прямым текстом написано «без жалости».

— Не вижу проблемы! — огрызнулся директор.

— Вы говорите про горячность молодости. Добавьте к ней высокомерие офицеров, их презрение к гражданским, идеологическую зашоренность анархистов, постоянные стычки, самозабвенную храбрость испанцев… А когда этот бульон закипит, влейте в него пафосный приказ. Рано или поздно это приведет к большой крови, какой-нибудь не в меру ретивый молодой офицер не просто подавит выступление огнем, но расстреляет арестованных. Вы совсем не допускаете такого исхода?

— Зачем вы вообще вмешались? Это дело Гражданской гвардии, а не ваше!

— Предотвратить кровопролитие.

— Вы помешали наведению порядка!

— Ну да. Идеального кладбищенского порядка. Поймите, Артуро, я очень ценю вашу работу и догадываюсь, какие у вас сложности, но вместо того, чтобы гасить пожар, вы его разжигаете! Каждый такой инцидент возбуждает ненависть к власти, а премьеру и без этого не сладко.

Говорили мы полчаса, расстались недовольные друг другом, так что не знаю, сумел я донести свое видение или нет. А тут еще телеграмма из Барселоны, словно мало мне разборок с тайной полицией — на испытаниях разбилась белловская Aircuda, один из предсерийных образцов.

К моему прибытию обломки самолета по большей части собрали и вывезли на завод, а неудачно выпрыгнувшего пилота штопали в госпитале. Белл с инженерами закрылся в