Магнат. Люди войны - Николай Соболев

На этом мои мучения не закончились — за две следующие недели нас посетили греки и финны. Слегка озверев от тягомотины вокруг да около, я тупо всучил греческим полковникам взятки и подписал контракт на двадцать штук. Теперь, если я понимаю расклады на Балканах, за танками должны явиться болгары и югославы.

Но вот советскую делегацию, да еще с Михаилом Кольцовым в составе, я никак не ожидал. Это что же, заработало сарафанное радио? Или сыграли рассылки по генштабам всех потенциальных клиентов?

Кольцова притащил успевший обернуться до Парижа Эренбург, но прикольнее всего, что он приволок «литератора из новых», о котором давным-давно рассказывал в кафе «Ротонда» при нашей первой встрече. Тогда Илья назвал только имя, а сейчас загорелый усач с вечно прищуренными глазами сунул мне волосатую лапищу и представился:

— Эрнест Хемингуэй.

Каноническая борода отсутствовала напрочь, и я даже заподозрил розыгрыш, тем более, что Илья с Михаилом наперебой нахваливали романы «Фиеста» и «Прощай, оружие!». Но потом я пригляделся, Эрнест похвастался своей последней книгой о корриде, и последние сомнения отпали.

Сидели мы на крыше управления, легкий ветер шевелил края пляжного зонта. Из его тени иронично поглядывал Эренбург, Кольцов протирал очки, сохраняя на лице загадочную полуулыбку, а Хемингуэй сразу придвинул к себе бутылку вина и махом выпил стакан.

Кроме тарелок и бутылок на столе обосновались газеты, атлас и справочники.

— И что вы там забыли, Джонни? — Кольцов водрузил очки на нос. — Нефть?

— В том-то и дело, Михаил, что там нефти нет. Парагвай и Боливия рвут друг друга из-за песка, считая, что он стоит миллионы.

— Обычная империалистическая война, ничего особенного, — хмыкнул Кольцов.

— Вот именно. На пустом месте, ради призрачных доходов гибнут индейцы. Только ради запаха нефти!

— Но все-таки, в чем ваш интерес?

— Моральный — помочь слабому, материальный — обкатать технику.

— Обывателю плевать, — оторвался от вина Эрнест.

— Ну так расскажите обывателю так, чтобы он вздрогнул!

— В Европе пахнет порохом, — гнул свое Кольцов, — здесь фашисты, там мелкая заварушка…

— Это драка не только Боливии с Парагваем, но американцев с англичанами, руками немецких и русских военных. Микрокосм будущего, колониализм под маской прогресса.

— А где правда? Кто жертва? — перебил Михаил.

— Это, скорее, к вам вопрос, вы же владеете диалектикой, умеете находить в каждом чихе классовый интерес. А я вижу, что жертвами, как обычно, становятся те, кто ни сном, ни духом. Людей убивают, чтобы нарисовать карты несуществующих нефтяных полей.

Хемингуэй, до этого молча жевавший сигару, внезапно засмеялся:

— Выглядит, как идеальное дерьмо. Жара, малярия и не одного приличного бара, где подают сухой мартини. Но если там есть хоть капля настоящей войны…

— Там есть всё: смерть без зрителей, храбрость без наград. Вы же знаете, Эрнест, настоящие истории пишутся не в салонах.

Эренбург задумчиво смотрел на Кольцова, Кольцов — на Эренбурга. Если Илья работал на меня и не сомневался в необходимости экспедиции, то Кольцов наверняка высчитывал, что может поиметь с этого Советский Союз.

Затянувшееся молчание прервал Хемингуэй. Он допил второй стакан и хлопнул ладонью по столу:

— Я в деле. Но если там не окажется хоть одного чокнутого полковника с виски, я потребую компенсацию.

Грех не напоить Нобелевского лауреата по литературе:

— Полковником с виски буду я сам. Давайте список, какой выпивки вам запасти.

Когда мы прикончили вино и доели мясо, пожаренное на решетке прямо там же, в уголке плоской крыши, а Эренбург увел Хэмингуэя, Кольцов вдруг попросил пять минут для приватного разговора.

Мы спустились в мой кабинет, Михаил подозрительно осмотрел приемную и плотно прикрыл дверь:

— Строго конфиденциально, прошу никому не рассказывать.

— Секунду, — я открыл глухую дверцу шкафа и щелкнул тумблером.

Загорелись лампочки, комнату наполнило ровное гудение.

— Что это?

— Генератор белого шума.

—?

— Секретные разговоры, как вы знаете, лучше всего вести у водопада, там невозможно подслушать из-за плеска воды. Это своего рода искусственный звук водопада.

— Вы не преувеличиваете опасность?

Я пожал плечами:

— Радио постоянно развивается, подслушивающие устройства тоже. Я лучше буду в этом деле на шаг впереди, чем на шаг позади. Если хотите, могу передать схему.

Кольцов поежился, но встал ровно и вытащил из кармана бархатную коробочку:

— Товарищ… простите, мистер Грандер! Центральный исполнительный комитет СССР закрытым указом наградил вас за большую помощь в деле борьбы с голодом.

Мать моя женщина… В коробочке блеснул золотом и красной эмалью орден Ленина.

Кольцов примерился, но не нашел места, чтобы привинтить его к моей рабочей одежде, и потому просто передал коробочку:

— Носить положено на левой сторо… впрочем, носить его не стоит.

— Спасибо! Или что там надо отвечать, «Служу Советскому Союзу»?

— Трудовому народу, но вам это необязательно.

— Плохо там?

Кольцов отвернулся к окну, желваки на его скулах обозначились резче:

— Да, очень. Помощь поступает только от вас… — он немного помолчал, а потом резко бросил: — в мире почти ничего не знают, а нам запрещено писать об этом. Пуск Уралмаша, Каракумский пробег, открытие Беломорканала, даже катастрофа АНТ в Подольске, это сколько угодно, но про голод ни слова.

— Катастрофа АНТ? — я уцепился за нечто знакомое и сразу же вспомнил судьбу Триандафиллова и Калиновского. — Военные?

Неужели им на роду написано разбиться в самолете?

— Нет, авиапромышленность. Начальники Глававиапрома, «Аэрофлота», летчики, восемь человек, все погибли.

Когда Михаил ушел, я исключительно из тщеславия проковырял дырку в куртке, прикрутил орден и покрасовался перед зеркалом, а потом запер награду с коробочкой в сейфе. Домой я его точно не понесу, неровен час, найдет Барбара и по простоте душевной использует как брошку. Представил, как она в соболях-жемчугах с орденом Ленина производит фурор на великосветской тусовке, и нервно засмеялся.

Нафиг-нафиг, мне хватает того, что она летает и может гробануться. Как этот чертов АНТ-7 — летели низко, зацепили колесами антенну, и все. Как испанская левая коалиция, упоенно занятая саморазрушением.

Алехандро Леррус, старый прожженный политик, ушлый хрен, отлично знавший, с какой стороны у бутерброда масло, от юношеских иллюзий про общественное благо избавился лет тридцать тому назад. Его Радикальная партия давно оставалась радикальной только на словах и превратилась в трамплин для получения теплых местечек.

Плюс взаимная неприязнь с Асаньей, которого Леррус поливал