Шрам: Легионер - Сим Симович

— Философствуешь, земляк, — Андрей улыбнулся грустно. — Не по тебе это.

— Мирный город располагает к философии. В бою не до размышлений, только инстинкты, рефлексы. Здесь можно думать, наблюдать, анализировать. Редкая возможность.

Посидели десять минут, отдыхая, наблюдая за рекой, за людьми, за жизнью текущей мимо. Потом встали, пошли обратно. Время возвращаться на базу, патруль заканчивается, задача выполнена.

Шли обратно тем же маршрутом, через рынок, через жилые кварталы, к окраине где ждал джип. Город провожал так же как встречал — настороженно, но спокойно. Никаких инцидентов, никаких угроз. Мирный патруль в мирном городе.

Но в голове у Шрама крутилась мысль навязчивая, тяжёлая: всё это временно. Город живёт, люди улыбаются, дети играют, но где-то в двухстах километрах на севере идёт война. Боевики готовят атаки, собирают силы, ждут момента. Французы рано или поздно уйдут, как всегда уходят — задача выполнена, деньги кончились, политика изменилась. И тогда Сегу станет таким же как Киддаль, как Банги, как десятки других городов — разрушенным, выжженным, мёртвым.

Легионеры сядут в самолёты, улетят в Марсель, получат медали, отпуска, новые приказы на новые войны в новых странах. А люди Сегу останутся здесь, будут умирать, резать друг друга, хоронить детей, бежать в пустыню. Никто не вспомнит что французы защищали их когда-то, обещали безопасность. Вспомнят только что французы ушли, бросили, предали.

Цикл повторяется бесконечно. Легион освобождает, Легион уходит, хаос возвращается. Солдаты выполняют приказы, не спрашивая зачем, потому что ответа нет. Есть только задачи тактические — взять город, зачистить квартал, убить боевиков. Стратегии нет, смысла нет, будущего нет. Только настоящее, только приказ, только выживание до следующего дня.

Сели в джип, поехали на базу. Город остался позади, исчезал в пыли дороги. Легионеры молчали, каждый думал о своём. Андрей смотрел в окно, лицо задумчивое, может вспоминал Россию, Воронеж, дом который покинул. Виктор дремал, качался на ухабах, руки на автомате даже во сне. Нуржан пил воду, экономил, привычка пустынная. Остальные просто сидели, пустые взгляды, усталость в глазах.

Шрам смотрел вперёд, на дорогу. Мирный город позади, военная база впереди. Переход из мира в войну, из жизни в смерть, из нормальности в безумие. Граница тонкая, легко пересекается, невидимая для глаз, но ощутимая для души.

Он солдат, живёт в войне, существует для войны, умрёт на войне. Мир чужой, непонятный, некомфортный. Даже патруль по мирному городу был напряжением, не отдыхом. Постоянная настороженность, невозможность расслабиться, ожидание засады которой нет. Война въелась глубоко, изменила мозг, переписала инстинкты. Вернуться к миру невозможно, даже если захочет. Даже если война кончится завтра — он останется солдатом навсегда, параноиком, калекой душевным, неспособным жить обычной жизнью.

Может дети купающиеся в реке тоже станут такими. Если выживут, если попадут в войну, если станут солдатами или боевиками. Сломаются, как он сломан, как все легионеры сломаны. Машины для убийства, не люди больше.

Грустные мысли. Тяжёлые. Но честные.

Джип въехал на базу, остановился у ворот. Легионеры выгрузились, сдали оружие на проверку, разошлись по палаткам. Патруль окончен, задача выполнена, доклад отписан. Всё по уставу, всё правильно.

Шрам лёг на койку, закрыл глаза. Перед глазами всплывали картинки дня — школа с детьми, рынок с манго, река с рыбаками, мирный город живущий обычной жизнью. Красиво, спокойно, почти нереально.

Завтра будет новая задача. Может патруль, может зачистка, может засада. Война вернётся, заполнит собой всё пространство, вытеснит воспоминания о мире. Так всегда.

Мир временный. Война постоянная. Легионер знает это точно.

Потому что прожил достаточно, чтобы не верить в сказки.

Потому что видел достаточно, чтобы понимать правду.

Потому что он часть машины войны, винтик механизма, который крутится бесконечно, пока не сломается.

А пока работает — делает работу. Убивает, освобождает, уходит, забывает.

Она появилась в четверг вечером, когда Шрам сидел у палатки, чистил наган. База в Гао, жара спала до тридцати пяти, солнце село, сумерки наползали быстро. Легионеры ужинали, кто-то играл в карты, кто-то писал письма. Обычный вечер между операциями.

Караульный окликнул у ворот, потом привёл женщину. Чадра чёрная, закрывает всё кроме глаз. Глаза знакомые — чёрные, большие, с поволокой. Фатима. Из Киддаля, та самая, с которой провёл ночь, из-за которой убил Омара и двух дружков.

Шрам поднялся медленно, спрятал револьвер за спину, напрягся. Опасность? Месть? Караульный стоял рядом, автомат наготове, ждал команды. Легионер показал жестом — всё в порядке, отойди. Караульный ушёл, но наблюдал издалека.

Фатима подошла ближе, откинула чадру с лица. Та же красота смуглая, те же губы полные, те же глаза с поволокой. Но лицо усталое, тревожное, синяки под глазами.

— Ахмед? — спросила тихо, используя его легенду из Киддаля. — Это ты?

— Я, — ответил по-арабски, коротко. — Как нашла?

— Искала. Долго. Спрашивала в Киддале, где французский лагерь, где солдаты. Мне сказали — в Гао, большая база. Пришла, спрашивала про человека со шрамом на лице, высокого, говорящего по-арабски с акцентом. Караульный привёл.

— Зачем пришла?

Молчание. Смотрела в глаза, долго, серьёзно. Потом сказала, голос дрожал:

— После той ночи… после того как Омар исчез… мне плохо стало. Его друзья искали, спрашивали, угрожали. Говорили если узнают кто убил — отомстят. Я боялась, что про нас узнают, что меня обвинят. Ушла из Киддаля, к родственникам в деревню, прячусь месяц. Но не могу забыть тебя. Ты единственный кто был… добрым. Нежным. Не бил, не унижал. Омар бил, другие били, все били. Ты нет. Ты любил как мужчина любит женщину, не как собственность, не как шлюху. Хочу ещё раз. Хочу быть с тобой, хоть немного. Потом уйду, не буду мешать.

Шрам слушал, лицо непроницаемое. Внутри что-то шевелилось — не любовь, не привязанность, но что-то человеческое, давно забытое. Жалость, может. Или просто усталость от войны, желание хоть на час забыть кровь, трупы, выстрелы. Побыть мужчиной, не солдатом. Почувствовать тепло, мягкость, близость женщины.

Риск был. Она могла быть приманкой, ловушкой, подосланной боевиками чтобы убить его. Но интуиция говорила — нет, искренняя. Глаза не врут, страх настоящий, желание настоящее. Просто женщина, ищущая защиту, ласку, забвение на ночь.

Кивнул:

— Подожди здесь.

Зашёл в палатку, переоделся в гражданское — штаны тёмные, рубаха светлая, куртка. Револьвер под куртку, нож на пояс, спрятанный. Вышел, сказал караульному:

— Ухожу