За кулисами в Турине (Плохая война – 7) - Алексей Вячеславович Зубков

Ухват — не копье. У него нет острого наконечника, которым можно порезать руки. Мятый не отскочил от следующего удара, а сделал шаг навстречу и схватился за древко сначала правой, а потом левой. Рывком вывел дьявола из равновесия, левой схватил за одежду на плече и два раза сунул правой в лицо.

За это время вскочил дьявол со скалкой. Поскольку кобудо в Европе так и не придумали, Мятый совершенно не рисковал нарваться на мастера боя хозяйственным инвентарем. Ухват же, свалившийся в руки, это по сути палка. Основа и база фехтования. Один прицельный удар по внутренней стороне бедра, второй по голове — и готово.

Мятый оперся на ухват, переводя дух. Среди прочих, не него глядели аббат отец Августин, Тодт и Трибуле.

— Это моя армия? — спросил Трибуле со сцены, — Мне с ними идти к королю на турнир?

Четверо дьяволов лежали на брусчатке. Двое шевелились, двое как мертвые.

— Сможешь развлечь Его Величество без дьяволов? — спросил аббат.

— Как про два пальца пошутить!

Важно правильно поставить вопрос. Еще бы Трибуле сказал, что не сможет. Он всю жизнь только тем и занимается, что развлекает короля без туринских дьяволов.

— Отец Тодт, разберитесь.

— Уточните, Ваше Преосвященство, — попросил Тодт, — Я не местный.

— Грузи их в свою телегу и вези на подворье Святого Валентина. Это церковь на полпути к аббатству между дорогой и рекой. Сдай тамошнему врачу, и чтобы никто, включая меня, не знал, кто из них здоров, ранен и убит до утра послезавтра.

— Понял.

— Теперь ты, — аббат ткнул пальцем в Мятого.

— А чего они, — растерялся Мятый, — Их много, а я один. У меня вообще послушание по рукопашному бою.

— Раны есть?

— Вроде нет.

— Завтра победим, — помилую. Дезертируешь или быстро ляжешь — тюрьма. Отец Тодт, последи, чтобы этот не сбежал.

— Слушаюсь.

Аббат и Трибуле занялись своими делами, а Тодт и Мятый повезли дьяволов по указанному адресу. По пути еще двое зашевелились. Мятый подумал, что ушибленный палкой не оживет. Но Тодт сказал, что больше всех пострадал стукнутый в висок. Упал затылком на мостовую.

— Даже не знаю, что с тобой делать, — сказал Тодт, — Вот вроде и ты дурной, но они-то еще дурнее?

— Куда уж дурнее?

— Ты себя в зеркале видел?

— Не-а. Откуда у меня зеркало? В луже видел.

— Любой нормальный человек посмотрит тебе в глаза и увидит Ад. Бездну. Пропасть. Смерть. Как можно по доброй воле на тебя задираться?

— Да можно, — пожал плечами Мятый — Не они первые.

— Дьяблерии — зло. На нормального человека надень морду черта, да еще разреши вести себя как черт, так он и очертенеет, что самим, прости Господи, чертям в аду тошно станет.

Вечером отец Жерар сам подошел к Мятому.

— Брат Ручка отлично разбирается в литье металлов, — сказал отец Жерар, — И в чеканке. Никакой это не свинец, а чистое олово.

— Чистое-чистое? — удивился Мятый.

— Это не оловянный сплав для фальшивых монет. И не сплав, из которого делают ложки. Просто олово. И это не отливка в форму. Это просто олово, просто вылитое в песок.

— Зачем?

— Не знаю. Может быть, они что-то переплавляют.

— Свинец в олово? Так можно?

— Существует некий философский камень, который позволяет получать из одних металлов другие, — задумчиво сказал отец Жерар, — Но я ни разу не слышал даже легенд, чтобы его использовали иначе, как для получения золота.

— Не, — ответил Мятый, — Это не золото. Я однажды на корабле спросил у Магистра Иеремии. У того еще, настоящего Иеремии, правда ли, что алхимики умеют превращать свинец в золото. И он пошутил, что если он выйдет на рынок Генуи с алхимическим золотом, то из него набьют чучело и выставят на площади Банки.

— А если он выйдет на рынок Турина? Кто догадается, что золото алхимическое?

— Ой, точно.

— Но тебе лучше не лезть. Чернокнижник легко превратит в жабу такого, как ты.

— Ага. И французы меня съедят. Пьетро говорил, что на Магистра, на того еще Магистра, однажды наехала крутая братва, а он их всех превратил в жаб. И что делать?

— У колдунов есть средства против крутой братвы, но нет средств против креста Господня, святой воды и благословенного огня. Придет время, и мы им займемся.

— В инквизицию пожалуемся? Говорят, в Турине есть.

— Даже не думай.

— Почему?

— На соседний костер пойдешь. Я могу говорить с инквизицией на равных. Ты — нет.

— Поговорите?

— Поговорю, но не сейчас. Мы не должны гадить отцу Августину. Сначала мистерия, потом все остальное.

— А мы больше не хотим посмотреть, чем они там занимаются?

— Хотим, но благословившись и со святой водой. Ты не вздумай. Пока мои люди тут, если что где пропадет, все подумают на них. Знаешь, как-то, что ты сделал, называется на воровском языке?

— Подстава?

— Ага. Я на тебя стучать не буду, но ты больше туда не лезь.

— Знаете что, отец Жерар? Я Вам не говорил, что алхимик Иеремия Вавилонский на самом деле никакой не Иеремия?

— Нет.

— Его зовут Симон. И в Генуе он был учеником у настоящего Иеремии. Симон мне сам признался, что Иеремию убили враги. Не то освященной пулей в лоб, не то еще как-то, я не понял.

— Интересно. Хотя для нас это ничего не меняет. Все алхимики когда-то были учениками алхимиков.

— Этот Симон приехал сюда не один. Видели, вчера вечером дворянин приезжал? Его зовут Фредерик фон Нидерклаузиц, и в последний раз я его видел уплывающим с полной телегой золота.

— Где? — у отца Жерара прямо глаза загорелись.

— На пристани Парпанезе вниз по течению отсюда.

— Откуда у него золото? — как бы скептически и незаинтересованно спросил отец Жерар.

— Мы с Тодтом везли золото в французскую армию. В Парпанезе на обоз напали папские из Пьяченцы. Мы свою часть доставили, а этот Нидерклаузиц, когда началась заварушка, свалил на пароме с двумя корсиканцами. Потом объявился здесь. Он сказал Тодту, что положил золото на сохранение у епископа в Пьяченце. Но сами подумайте. Как может