Черный список Петроградки - Дмитрий Васильевич Подлужный

Дмитрий Подлужный

Черный список Петроградки

От автора

Города стареют. Не как люди – не сединами и морщинами, а тишиной. Некоторые дворы начинают звучать тише, чем должны. Стены начинают помнить больше, чем полагается. И кажется – ты просто идёшь по Петроградке, а воздух уже знает, кто ты. Он встречал таких раньше.

Когда я начинал писать эту историю, я хотел рассказать о расследовании. О бывшем оперативнике, который пытается вернуть себя к жизни через чужую потерю. Я думал – это будет детектив. Чёткие вопросы, шаги, логика, правда. Но, как и сам Лисовский, я довольно быстро понял: здесь не работает ни одно правило.

Эта книга не про преступление. Она – про исчезновение.

Про то, как легко город может поглотить человека. Не в буквальном смысле – хотя и это не исключено – а тише. Подменой зеркала. Переписанным адресом. Чужим голосом из-за стены.

Мы не замечаем, когда нас вычёркивают. Просто однажды не открывается дверь. Или ты уже не помнишь, что было «до».

Я писал её в ночи, когда метро уже не ходит, а дворы звучат, как кости под ногами. Писал с мыслью: а вдруг за этим всем и правда кто-то следит? А если не следит – то почему мы так этого боимся?

Если вы читаете это – значит, вы открыли дверь.

Спасибо, что решились.

Мы начинаем.

– Подлужный Д.В.

Все события вымышлены, совпадения с реальными людьми и фактами случайны.

Глава 1. Петроградская сторона

Санкт-Петербург не просыпается – он оттаивает. Медленно, лениво, как будто сомневаясь, стоит ли это делать вообще. Особенно зимой. Особенно здесь, на Петроградской стороне, где в январе кажется, что время застыло вместе с водой в крошечных лужах, с замёрзшими в каплях сосульками и тёмным льдом, просевшим в трещинах тротуара.

Трамвай скользит по проспекту Добролюбова, гремит по рельсам с таким звуком, будто скребёт ногтями по стеклу. Мимо проносятся замёрзшие фигуры в чёрных пуховиках – лица опущены в шарфы, в наушниках играет что-то минималистичное. Здесь все куда-то идут, но никто не торопится. Петроградка учит терпению.

Когда-то этот остров был центром города. Здесь проходили парады, здесь проектировали первые мосты, писали трактаты, убивали, спасались и предавали. А теперь – всё тише. Тишина здесь особая, не уютная, а наблюдающая. Она живёт в парадных, где ещё осталась та самая плитка – метлахская, с узором в виде восьмиконечной звезды. Каждый второй подъезд в этих домах мог бы быть музейным экспонатом, но служит, в лучшем случае, складом для велосипедов, в худшем – точкой разлива спирта в пластике из «Дикси».

Под ногами поскрипывают деревянные ступени – дубовые, с потёртой латунной окантовкой. Кто-то заботливо подкрасил перила серебрянкой. На стене, в углу под лестницей, кто-то вывел углём – «НЕ ВХОДИТЬ». Ниже – зачёркнуто. А потом уже знакомая надпись: Ты тоже в списке.

На Петроградке не любят прямых фраз. Здесь всё шёпотом. Через грани, намёки, недосказанности. Ты можешь десять лет жить в одной парадной с человеком, не зная, кто он. А он – знать про тебя всё. Потому что город здесь – не только здания. Он – память. Память, которая дышит тебе в спину в пустом дворе-колодце.

Эти дворы – как воронки. Заходишь туда, и мир сжимается. Небо видно как синюю полоску между кирпичами. Во дворе может быть сушилка для белья, сломанный стул, чёрный кот, детская площадка со ржавой каруселью. И обязательно – одна лампочка у входа в подвал, тусклая, как глаз умирающего. Свет там не столько освещает, сколько фиксирует: ты здесь, ты вошёл.

Коммуналки пахнут старым деревом, пылью, щами и дешевым шампунем. Тут живут те, кто отказался уезжать. Или не смог. Кто-то варит кофе в турке на общей кухне и глядит в окно, за которым видно элитный ЖК в стекле и бетоне. В квартирах на том конце улицы – тишина и чёрные стёкла зеркальных окон. В этих – телевизор на всю громкость, треск проводов, еле тёплые батареи.

Петроградка трещит от контрастов. В одном подъезде – семья с мраморной лестницей, отполированной до зеркала. В другом – офис юриста, соседствующий с ветеранкой, которая не выходит из комнаты с 2014 года. Под боком – студия звукозаписи в подвале, арт-пространство в бывшем бомбоубежище, кофейня в парадной, где раньше жила вдова капитана 1-го ранга.

Всё это – не выдумка, а архитектура памяти.

На набережной реки Карповки у кофейни «Маяк» по вечерам собираются странные люди – одни читают Тарковского, другие торгуют псевдофотографиями в NFT, третьи просто ждут. В техно-баре в бывшей котельной, недалеко от Большого проспекта, по ночам – мрак, дым и танцы. Под ногами бетон, над головой – трубы. Никто не знает, кто с кем пришёл. Или зачем.

Переходы между мирами тут не обозначены. На одном перекрёстке – отель уровня люкс, в двух арках от него – дверь без ручки, обитая дермантином. Именно из таких дверей и исчезают люди. Тихо, без шума, без следов.

Петроградка – это не география. Это ощущение. Оно живёт между пульсацией фонаря, звуком шагов по плитке и перешёптыванием старых стен. Оно предупреждает. Или зовёт.

Если ты окажешься на углу Лахтинской и улицы Чапаева в четыре утра, услышишь, как город разговаривает. В шорохах. В трещине льда на канале. В далёком сигнале, похожем на вой. И тогда не надо бежать. Надо замереть.

Потому что в этот момент ты ещё не в списке.

Но тебе уже смотрят в спину.

Глава 2. Чкаловская, 12

Дом, в котором жил Лисовский, стоял на углу улицы Чкаловского проспекта и Малой Зеленина. Узкое, как лезвие ножа, здание начала XX века, втиснутое между свежевыкрашенным деловым центром с подземной парковкой и серым сталинским пятиэтажным жилфондом, из которого давно сделали мини-отель «для своих». У дома был сломанный карниз, облупленная лепнина над окнами второго этажа и зияющая трещина вдоль стены, уходящая вверх, в небо. В дождь по этой трещине текла вода, будто здание плакало.

Парадная – одна на весь дом – была за чугунной аркой. Без домофона. Вместо звонков – бумажные таблички: «Лена», «Кочетов», «Не звонить – собака», и чёрный след от сорванной камеры наблюдения. Дверь открывалась тяжело, как будто впуская неохотно. Внутри – знакомая всем метлахская плитка, залитая