Черный список Петроградки - Дмитрий Васильевич Подлужный

цементом в трёх местах, пахло кошками, капустой и мышьяком. Лестница – деревянная, с просевшими ступенями и перилами, отполированными тысячами ладоней. Где-то наверху постоянно плакал ребёнок. В подвале жила глухая женщина и ещё – по слухам – несколько крыс размером с кота.

В доме было семь квартир, из которых шесть всё ещё были коммунальными. На первом этаже жила Тоня – пожилая бухгалтерша с бзиком на бытовой химии. Всю жизнь проработала в «Ленэнерго». Тоня была хозяйкой всех ключей, слышала каждый шаг и считала, что Лисовский – «подозрительный тип, но у него совесть есть». Напротив – жили таджики, которые строили дома по Пионерской. Их было то трое, то пятеро. Дети бегали босиком, варили плов в пятилитровых кастрюлях и всегда здоровались первыми. На втором – Валерий Кочетов, бывший военный, без одной ноги, с дурной привычкой кричать на телевизор. Его ненавидела вся лестничная клетка. На третьем – двое студентов с философского, которым Лисовский регулярно чинил дверь. Один был за Навального, другой – за Бодрийяра, но оба были вежливы и приносили ему кофе из «Кофеин».

Квартира Лисовского

Комната №7. Бывшая гостиная в когда-то богатой квартире. Высокие потолки, штукатурка сыплется с углов. Старое дубовое окно, из которого виден только кусок неба и кусок трубы. Два шкафа: в одном – одежда, в другом – дела. Папки, тетради, вырезки, дискеты. Всё, что не пригодилось системе, пригодилось ему.

На кухне – общая газовая плита, древняя, как и сам дом. Максим всегда пользовался одной и той же комфоркой, с зажигалкой в виде пистолета. Завтрак – растворимый кофе «Якобс» и сигарета. Иногда – яйцо. Иногда – ничего. Еда его не интересовала. Он был сухой, как выжженная бумага.

Кошек не держал, женщин не водил. Разговаривал редко. Иногда мог помочь – поднести, починить, сбегать за лекарством. Но не улыбался. Люди на лестничной площадке называли его «майор» или «опер». Некоторые с уважением, некоторые – с опаской.

Максим Лисовский

Сорок пять. Узкое лицо, резкие черты, тень на подбородке даже сразу после бритья. Куртка всегда одна и та же – кожаная, поношенная, с подкладкой в катышках. Брюки – армейские, ботинки – зимние, тяжёлые, даже летом. Ходит тихо. Смотрит прямо.

Говорит редко. Когда говорит – коротко, с паузами, как будто проверяет, услышали ли вы суть.

В прошлом – оперативник уголовного розыска. Говорят, ушёл после «того дела». Никто точно не знает, что за дело. Но ходит молва, что связано с дочерью.

Она пропала пять лет назад. Её так и не нашли. После этого он сдал удостоверение, снял погоны и просто исчез – в этот дом, на Чкаловской.

С тех пор работает кем попало. Иногда частный сыск. Иногда консультирует знакомого адвоката. Чаще – просто сидит дома и слушает джаз. Стена у окна завешана постерами: Култрейн, Билл Эванс, Арчи Шепп. Пластинки есть, но плеера нет. Всё слушает в наушниках с ноутбука – старого, как и он сам.

ЖКХ не платит. Счета приносит Тоня, он складывает их на микроволновку. «Живёт, как будто завтра не наступит», – говорят про него. Но никто не стучит, не жалуется. Все знают: Лисовский свой. Свой, но не их. Из тех, кто может принести газету, но не останется на чай. Из тех, кто знает, куда исчезла соседка с пятого этажа, но никогда не скажет.

Он не искал покоя. Он его охранял. Даже если никто об этом не просил.

И ещё…

Иногда он выходит на крышу. Через чердак, через дыру в полу, по скользкой железной лестнице. Там – только антенны, куски ржавчины и город.

С этой крыши видно купола Спасо-Преображенского, отблеск Невы и одинокий свет в окне напротив. Там раньше жила девочка. Она исчезла прошлой весной.

Он помнит это окно. И он всё ещё следит.

Глава 3. Исчезнувший из галереи

Это утро ничем не отличалось от предыдущих.

Окно его комнаты было покрыто лёгким инеем. Декабрь едва вступал в свои права, но в квартире уже тянуло ледяным сквозняком. Где-то в трубах стучало. Лисовский сидел на подоконнике, закутавшись в фланелевую рубашку и плед, с чашкой дешёвого растворимого кофе в руке. В наушниках негромко играл Арт Блэйки. Джаз вытягивал из него что-то живое, напоминал, что внутри всё ещё что-то звучит.

Он поставил кружку на батарею – она была еле тёплой – и посмотрел на дверь. За ней кто-то стоял.

Почти беззвучный, но уверенный стук. Два коротких, пауза, ещё один. Не почтальон. Не Тоня.

Он открыл.

На пороге стоял мужчина в светло-сером пальто, дорогом, не отсюда – не из этой жизни, не из этой парадной. Под пальто – чёрный кашемировый шарф, ботинки натёрты до блеска. Волосы тщательно уложены, борода подстрижена, пальцы длинные, нервные.

– Лисовский Максим Викторович? – спросил он сухо, по-деловому, и, не дождавшись ответа, протянул визитку.

На плотном матовом картоне: Галерея «K.A.R.A.» / Дмитрий Арцыбашев / Арт-консалтинг.

– Мне вас рекомендовали, – сказал Арцыбашев, входя без приглашения. Он осмотрелся, хмыкнул. – Атмосферно. Как в романе.

Максим закрыл дверь. Внутри было сыро. Он сел обратно на подоконник, не предлагая гостю стула.

– Слушаю.

– Один из моих… коллег. Исчез. Арт-дилер. Сергей Невзоров. Исчез девять дней назад. Его никто не видел. Телефон отключён. Галерея стоит на нём, он наш главный куратор. Люди спрашивают, деньги висят, выставки под вопросом. Мне это очень дорого обходится.

Лисовский налил себе ещё кофе. Растворялся порошок плохо – на поверхности плавали серые хлопья.

– И вы не пошли в полицию?

Арцыбашев рассмеялся. Приторно.

– Господи, вы же сами из их кухни. Вы же знаете, чем они там заняты. У нас никаких «признаков преступления». Вещи на месте. Дверь заперта. Просто… исчез. Как будто его стерли.

Максим молчал. Подобные исчезновения всегда начинались одинаково: сначала казалось, что человек просто уехал, взял паузу, ушёл в запой. Но если прошло больше недели – кто-то всегда знает больше, чем говорит.

– Он жил один? – спросил Лисовский.

– Да. У него была квартира в доме на Каменноостровском. Почти у моста. Он был человеком закрытым. Знал всех, но сам не подпускал никого. Пил мало. Деньги у него были. Девушки… – Арцыбашев поморщился. – Были, но мимолётные. Искусство – вот его настоящая страсть. Он собирал запрещённых авторов. Графику 80-х. Подпольные штуки, вы понимаете? Любил провокацию. У него была странная черта: он вёл списки.

– Какие списки?

– Да чёрт его знает. Он никогда не показывал. Ходят слухи, что это были люди, которых он хотел