Тридцать сребреников в наследство - Татьяна Рябинина

А потом Федор вместе с отцом, нестарым еще вдовцом с породистым лицом и удивительно красивыми руками, приехал в Москву — знакомиться с ее родителями и свататься. Фира просто онемела от изумления — ни о чем таком у них с Федором в Ленинграде и речи не шло, всего-то два дня скромного платонического знакомства. Она, разумеется, хотела отказаться, тем более Федор ей не слишком понравился, только слова подбирала, чтобы сделать это повежливее, но Иван Алексеевич отозвал ее в другую комнату.

— Выходи за Федьку, Фирочка, — сказал он, прикрыв дверь. — Совсем парень голову потерял. Не ест, не спит, только о тебе и говорит. А ты и впрямь… красавица.

От его оценивающего, очень мужского взгляда Фира покраснела. Она действительно всегда была красива, в мать, но после рождения Насти расцвела настоящей зрелой красотой: стройная фигура с мягкими округлыми формами, сияющая прозрачная кожа, водопад пшеничных волос, с которыми никак не могли справиться шпильки. Глаза с легкой раскосинкой отливали бирюзовой эмалью, нежно-розовые губы всегда чуть приоткрыты, словно готовые к поцелую, а носик пикантно вздернут, и тонкие ноздри подрагивают, как у чистокровной лошадки.

— Но я… — неожиданно робко пробормотала она, отводя глаза.

— Соглашайся! — жарко зашептал Иван Алексеевич прямо ей в ухо, щекоча щеку мягкой светлой бородой. — Будешь жить, как королева. Ну?

Не желая соглашаться, Фира, тем не менее, почему-то никак не могла сказать «нет». От него исходила такая сила, что она задрожала. Колени стали ватно-слабыми, чтобы не упасть, пришлось прислониться к стене.

— Дай руку! — властно приказал он, и Фира безвольно подчинилась.

Иван Алексеевич достал из кармана пиджака и надел ей на палец золотое кольцо с искусно ограненным в виде цветка сапфиром.

— Это я сделал для помолвки, — все так же жарко прошептал он ей в ухо. — Но если бы я знал… Черт подери, если бы не Федька, я бы сам на тебе женился. Пошла бы за меня?

Продолжая мелко дрожать, она молчала не в силах сказать ни слова. Отец Федора смотрел на нее с дерзкой усмешкой. Он был похож на сына — вернее, сын на него, — но только ярче и сильнее. И глаза — пасмурно-серые, с тяжелым, холодным взглядом. Смотреть в них было трудно, а не смотреть, отвернуться — еще труднее.

— Вышла бы! — уверенно сказал Иван Алексеевич и провел пальцем по ее щеке, от чего у Фиры зазвенело в ушах. — Но не могу. Сын есть сын, ничего не попишешь. Но мы эту проблему, думаю, решим как-нибудь. Так что, пойдем порадуем жениха?

Облизнув пересохшие губы, Фира неуверенно кивнула.

Глава 7

Потом была свадьба — бестолковая, с каким-то купеческим размахом. Шампанское рекой, две ее дочки в длинных платьях, с букетиками розовых бутонов. Федор — краснеющий и потеющий. И взгляд Ивана Алексеевича, которые преследовал ее везде, каждую минуту — пристальный, чуть насмешливый, сквозь легкий прищур. От этого взгляда внутри все обмирало и наливалось тяжелым теплом.

Оставив Женю и Настю на попечении матери, молодые уехали в Ленинград. И в первую же ночь, когда Федор заснул, Фира пришла в комнату Ивана Алексеевича.

Эсфирь Ароновна зябко передернула плечами, словно перенеслась вдруг в тот длинный темный коридор, по которому кралась в одной прозрачной ночной сорочке, ступая на цыпочки, к тонкой полоске света, пробивающейся из-под дальней двери.

Свекор нисколько не удивился — как будто ждал ее.

«Что, слабоват Федька? — усмехнулся он, кладя на тумбочку книгу, которую читал. — Да уж, куда ему с такой бабой сладить. Ну, иди сюда».

Зажмурившись, Фира нырнула под одеяло, зная уже, что будет ненавидеть этого человека всю свою жизнь — за власть над собой. Да, будет ненавидеть — и подчиняться. Подчиняться и ненавидеть.

Федор напоминал серенький летний дождь: ровный, монотонный, привычно-раздражающий. Да, он был добр и заботлив, умен и талантлив — Фира не спорила. Но она ни капли, ни капельки его не любила. А при таком раскладе мужчина может быть сплавом Аристотеля, Шекспира и Аполлона, но вызовет лишь глухую досаду. К тому же покойная мать Федора была женщиной верующей, в вере воспитала и сына. К ужасу Фиры, которая, согласно общепринятому мнению, считала, что в бога верят исключительно старые и убогие, муж захотел венчаться. И даже спросил у приехавшей с девочками тещи, как по ее мнению, не согласится ли Фирочка принять крещение.

Вот тут-то все и открылось. Арон Моисеевич умер за несколько месяцев до свадьбы, поэтому мать и решила обо всем рассказать.

Фира рыдала, орала и падала в обморок. Федор метался по квартире с нашатырем и сердечными каплями. Мать сычом сидела в углу с видом оскорбленной добродетели. И только Иван Алексеевич хладнокровно наблюдал за скандалом, пряча в бороду усмешку.

К счастью, вопрос о венчании как-то отпал сам собой. Федор по воскресеньям и праздникам исправно ходил в храм, смиренно терпел ее насмешки, молился и соблюдал посты.

— Прости, — говорил он Фире, целомудренно отодвигаясь на край супружеского ложа. — Сейчас нельзя.

— Да-да, я понимаю, — фыркнув, кивала она.

А дождавшись, когда он заснет, уходила к Ивану Алексеевичу. Быть пойманной на месте преступления Фира не боялась: Федор спал так крепко, что вряд ли его разбудил бы даже выстрел из гаубицы.

Через год родился Валера. Кто был его отцом, Фира точно не знала, но подозревала, что не муж. А уж близнецы Зоя и Кирилл и вовсе были копией «деда». С каким-то темным злорадством она думала о том, что Федор считает своими детьми единокровных братьев и сестру.

Иван Алексеевич умер от сердечного приступа в шестидесятом, когда близнецам исполнилось всего пять лет, совсем еще нестарым. Федор оказался единственным наследником изрядного состояния, а талантом он намного обогнал отца. За украшения, выходившие из-под его тонких, легких пальцев, платили очень большие деньги, богатые дамы записывались в очередь и на все были готовы, лишь бы получить колечко или серьги «от Пастухова». Он и для жены делал украшения, но та редко носила их, равнодушно пряча в шкатулку.

Деньги к деньгам — они богатели, и никакие экономические катаклизмы не могли этому помешать. Федор вкладывал деньги с умом, и они неизменно возвращались к нему с прибылью. Даже в те годы, когда понятие «частный капитал» было исключительно ругательным. А уж с началом «перестройки» — и говорить нечего.

Раздражало — особенно! — Фиру то обстоятельство, что Федор огромные суммы тратил на благотворительность. С годами его религиозность стала еще сильнее, и это ее просто бесило. Федор