Тридцать сребреников в наследство - Татьяна Рябинина

Она даже и не пыталась сделать вид, что любит кого-то из дорогих наследничков. Может быть, потому, что и мужей своих не любила. Первого, Гришу, ей буквально навязала мать. Ей тогда нравился одноклассник Валера. Ничего у них такого не было, гуляли, целовались украдкой. Он погиб в декабре сорок первого под Ленинградом. Она и поплакать-то толком не успела, а мать ее уже с Григорием познакомила. Ей восемнадцать, ему — тридцать шесть, а на вид все сорок.

«Что ты себе думаешь, дура, — орала мать. — Ты же за ним будешь как за каменной стеной. Война идет. Даже если и победим, мужиков будет по одному на сто баб. За первого встречного безногого пьяницу выскочишь, а то и вовсе в девках останешься вековать. А тут такой человек за тебя сватается. И не чужой нам».

Григорий Шлиманович действительно был каким-то родственником отца. Отчима… Она так и не смогла думать об Ароне Моисеевиче как об отчиме. И мать не простила — за то, что рассказала ей все. Уж лучше бы не знать ничего. Ни о настоящем отце, ни об… отчиме.

Тогда они уже жили в Москве — перебрались перед самой войной. Отец шел в гору — к грозно сияющим вершинам НКВД. Возможно, шел по трупам — они об этом не думали.

Эсфирь Ароновна вспомнила их квартиру в знаменитом «доме на набережной» — три огромные комнаты с высоченными потолками, стрельчатые арки дверных проемов, обилие тяжелых бархатных драпировок с кистями. И Григорий — на фоне всего этого великолепия. Буйно кудрявая смоляная шевелюра, влажно блестящие глаза за прямоугольными стеклами очков, крупный, словно живущий своей собственной, самостоятельной жизнью нос. Он носил защитного цвета тужурки и зеркально сверкающие сапоги. Эсфирь чувствовала себя рядом с ним неуютно, ежилась под его пристальным, жестким взглядом, как на холодном ветру.

Родители давили на нее, Григорий приезжал почти каждый день с роскошными подарками. Она сопротивлялась, сколько могла, потом устала. Свадьбы по военному времени не было, просто расписались и устроили праздничный ужин. Григорий поселился в их квартире.

Он часто летал в блокадный Ленинград — его должность была связана с продовольственным снабжением.

— Это тебе, — вернувшись из очередной поездки, Григорий достал из портфеля сафьяновый футляр.

На черной бархатной подкладке лежали золотые серьги с каплевидными искрящимися бриллиантами и такая же брошь.

— Какая красота! — восхищенно ахнула Фира. — Откуда это?

— Оттуда! — цинично усмехнулся Григорий. — И всего-то две буханки хлеба.

Бриллианты словно потускнели.

— Но ведь это же… Как ты можешь?

— А что такого? И мне выгодно, и бабе той тоже. В Ленинграде две буханки хлеба без карточек — просто манна небесная.

Он продолжал привозить драгоценные украшения, безделушки, свернутые в трубки картины. Квартира все больше и больше становилась похожей на музей. Фира задыхалась среди этих вещей, казавшихся ей мертвыми, как и их хозяева. Почему-то она не сомневалась, что люди, у которых ее муж за жалкую цену скупал их сокровища, уже погибли от голода или бомбежки. Она возненавидела Григория — его сытое, самодовольное лицо, циничную усмешку, его жадные руки с длинными и тонкими, какими-то хищными пальцами.

Однажды Фира ехала куда-то вместе с мужем и неожиданно для себя заметила, как смотрит на нее персональный шофер Григория, молоденький парнишка по имени Кирилл — жадно и восхищенно. Она присмотрелась и увидела, как подрагивают его руки, как алеют из-под пилотки уши. В самой глубине живота вдруг разлилось преступное тепло.

Через некоторое время Кирилл повез ее к матери, жившей с Изей на казенной подмосковной даче. На обратном пути их застала гроза, остановились переждать… Фира отдалась ему легко, без малейших угрызений совести, на заднем сидении автомобиля, где всего несколько часов назад сидел ее важный государственный муж.

Их с Кириллом тайные встречи продолжались три месяца, а потом, несмотря на всевозможные предосторожности, Григорий обо всем узнал. Жену избил — сильно, но аккуратно, чтобы не осталось синяков. А шофера отправил на фронт — на передовую.

Фира решила, что непременно уйдет от мужа. Но только тогда, когда будет готов запасной аэродром. И надо же такому было случиться — не успел появиться на горизонте подходящий объект, как она поняла, что беременна. Нежеланная дочь словно знала, что мать не рада ее появлению на свет, росла хилой, болезненной и капризной. И отчаянно некрасивой, что тоже раздражало Фиру. Впрочем, гораздо больше раздражала отсрочка в планах, не говоря уж об их осложнении. А когда родилась вторая дочь, она и вовсе пала духом.

Однако не надолго. Оставив дочерей на попечение няньки, Фира с головой ушла в омут светских удовольствий. Война кончилась. Кто-то жил трудно — но только не она. Григорий менял посты, как перчатки, — один важнее другого. Они становились все богаче и богаче.

Как-то раз, рассказывая о сослуживце, от которого ушла жена, Григорий заметил, что, на его месте, не дал бы этой гадине ни копейки. Фира сделала вид, что ее это абсолютно не касается. И в тот же день поехала к отцу на Лубянку. Он и присоветовал ей хитрый план, рьяно приступив к его выполнению. Разумеется, не сразу, а лишь после того, как Фира намекнула, что супруг имеет любовника и тайком нюхает кокаин. Ничего этого, разумеется, Григорий не делал, у него и любовниц-то отродясь не было, но Фира что угодно придумала бы, лишь бы избавиться от надоевшего до смерти мужа, а Арон Моисеевич поверил каждому слову ненаглядной доченьки.

Дальнейшее было делом техники. Когда Григорий понял, что попал в опалу и вряд ли избежит тюрьмы, если не хуже, одного-двух тонких намеков хватило, чтобы он сам заговорил о разводе — фиктивном, разумеется! — не догадываясь, что жена только об этом и мечтает.

Деньги, облигации, драгоценности, роскошная квартира — все осталось ей. Можно было и замуж-то не выходить, так нет, понесла же нелегкая в Питер — погулять, развеяться. И познакомилась в театре с Федором Пастуховым. Ей двадцать семь, ему — двадцать два. Щенок сопливый, с наивными серо-голубыми глазами и розовой кожей, просвечивающей сквозь коротко подстриженные светлые волосы.

Федор пригласил ее в дорогой ресторан, потом они гуляли по ночному городу. Фира не слишком-то прислушивалась к его восторженной, похожей на горный поток болтовне, но все же сумела вычленить, что Федор — сын известного ювелира и сам учится ремеслу. Поэтому и