Спасти президента - Лев Гурский

— ... Хай живе вильна Украйна! — Оратор в белой вышитой рубашке закончил речь и под вежливые аплодисменты уступил место другому.

Очередной трибун одет был точно так же, как и предыдущие: белый верх, синий низ. Вся толпа московских украинцев возле свежеоткрытой мемориальной доски здорово напоминала массовку к историческому фильму о Переяславской Раде. Похоже, активисты нашей диаспоры заказывали национальные костюмы в одном ателье. Или — что вернее! — просто брали их напрокат у ансамбля песни и пляски «Червона рута». Торжественных поводов облачаться в вышитые рубахи и шелковые шаровары сегодня в Москве не так много, стоит ли тратиться? Мы — народ экономный.

— ... Великый прозорець Остап Лазарчук вже нэ зможе побачить наш державный трайдент и жовто-блакитный прапор... — не отрываясь от бумажки, забубнил новый оратор.

Я был уверен, что великого прозорца ни тот, ни другие выступавшие не читали. Два-три человека, вероятно, перелистали энциклопедию и, как я, набрели на хилую заметку после «ладана» и чуть не доходя до «лазера». Эти два-три скромненько танцевали от печки: московский кружок, борьба за ридну мову, ссылка в Красноярск, благодарная память народа. Остальные же, думаю, и вовсе не слыхивали фамилии знаменитого письмэнника, а увидели ее золотые буквы только здесь, на мраморной доске, немного пониже волосатого барельефа. Эти витийствовали глобально и общо. Лазарчук и духовное здоровье нации. Лазарчук и незалэжный прапор. Лазарчук и державность. Лазарчук и репатриация. Лазарчук и финансовая помощь диаспоре. О последнем говорилось как бы нехотя и вскользь, хотя ораторы при этом зорко поглядывали на меня: пойму ли я намек? Я улыбался им в ответ, делая вид, что не понимаю. Нэ розумию.

— ...Нехай ты вмэр, Остап Лазарчук, но твой дрим оф зе индепенденс из вже нэ мрия! Як казав другый наш райтер, Нестор Котляревський...

Здешняя диаспора угасала с каждым днем, и деньги не способны были ее реанимировать. Кроме родовых фамилий на «ко» и бело-синей униформы, взятой у ансамбля плясунов, соплеменники уже ничем не отличались от простых московских громадян. Национальных чувств у них оставалось еле-еле на полгривны. В державном трезубце они видели только большую вилку с узорчатыми завитками. Пословица «Язык до Киева доведет» в Москве тоже давала осечку. Было ясно, что мову-нэньку здесь позабудут намного раньше, чем она приживется в Украине. У меня, патриота по должности и плоховатого знатока ридной мовы, и то сегодня ухо содрогалось от невероятной смеси русских, украинских, английских слов. Даже в Канаде я не слышал такого дикого суржика.

Ассимиляция, мысленно произнес я роковое слово. Тяжкий кирпич под названьем «ассимиляция» прихлопнул любимую мечту моего министра закордонных справ: превратить массу этнических украинцев пусть не в прямых агентов влияния, так хотя бы в добровольных лоббистов наших интересов. Авантюра не удалась. Мы переборщили с атрибутами, подменив национальную идею балом-маскарадом. А из опереточных гайдамаков в прокатных шароварах уже никогда не вылепить истинных патриотов...

— Василь Палыч, правнук шатается! — Тревожный шепот Сердюка помешал моим горьким раздумьям.

Потомок великого письмэнника, уже успевший опасно накрениться, сделал попытку выпасть из первого ряда гостей на тротуар. Двум активистам по бокам удалось кое-как сдержать на весу эту опухшую Пизанскую башню, доставленную из Красноярска ради такого случая. Потомку было лет пятьдесят. Празднование годовщины предка он начал еще в самолете, но долгое время был устойчив и почти вменяем. Сильный крен пошел где-то к середине мероприятия, когда Лазарчук-правнук хитро сумел добавить, не выходя из строя. В рукаве он, что ли, прятал?

— Отвалите, хохлы... я сам... сказано, сам!.. — громко произнес потомок, не обращая внимания на оратора. — Руки прочь от меня, бандеровцы!..

Выступавший оторвался от шпаргалки, бросил злобный взгляд на правнука и опять забубнил что-то о запорожской вильнице та степном лыцарстве.

Вот вам конечный продукт ассимиляции, про себя вздохнул я. Где оно, вильнэ лыцарство? Осталось в степи под Херсоном? Скажи мне, Украйна, не в этой ли ржи Тараса Шевченко папаха лежит? Дай ответ! Не дает ответа.

Правнук шумно качнулся вбок, но снова был удержан в три руки. Четвертая рука активиста сунула ему в рот кубик рафинада — словно цирковой лошадке на манеже. Потомок молча захрумкал, дрыгая ногой. Непонятно откуда из него выпала пустая бутылка и с легким звоном покатилась ко мне. Сердюк профессиональным движением носка ботинка тормознул стеклотару на ходу, а затем направил ее в свою сторону. Изящный маневр занял секунды две. Специалист, ничего не скажешь.

— Он ее в штанине держал, затейник, — доложил мне на ухо референт. — Это «астафьевка». Ноль-семь литра, тридцать пять градусов, производство Германии.

Даже не горилка, с грустью подумал я. Патриотизма у правнука ни на градус. Знал бы славный борец за незалэжность, что его потомок предпочтет ридной горилке дешевую немецкую водяру, — проклял бы иуду на месте.

Я еще размышлял о горилке, когда оратор под барельефом закончил свою речь. Место его сейчас же занял потешный маленький человечек с громадными отвисшими усами и седым чубом на лысой голове.

— Усы настоящие, а вот чуб, сдается мне, накладной, — авторитетным шепотом заметил Сердюк. — Синтетика. Или крашеный конский волос... Что за чучело?

Я жестом отпасовал реплику Сердюка послу Устиченко. Посол был хорошо осведомлен, кто здесь кто, а потому держался вблизи для всяких полезных справок.

— Это Сапего, — моментально выдал мне справку посол, — Андрий Юрьевич. Доктор исторических наук, профессор, дважды стипендиат Фонда Сайруса.

— Крупный ученый? — поинтересовался я, наблюдая, как коротышка с накладным чубом расправляет на ветерке конспект речи. Конспект вырывался и трепетал.

— С одной стороны, он, конечно, крупный... — В голосе Устиченко вдруг проскользнула неуверенность. — Фонд Сайруса кому попало грантов не раздает. Хотя, с другой стороны...

Тут Сапего все-таки доразвернул свои бумажки, победив стихию.

— Браты та сестры! — с выражением начал он. — Громадяне та громадянки! До вас звертаюсь я, друзи мои!..

Не в пример иным выступавшим, профессор гордо отказался от суржика. Зато его спич был составлен на такой замшелой классической мове, которую даже великий Остап Лазарчук разобрал бы только наполовину. Мы с послом Устиченко угадывали в сапегиной речи одно слово из трех. Сердюк с полпредами диаспоры — и того меньше. Правнук вовсе не понимал ни слова. Он таращил мутные глаза на Сапегу, пытаясь сообразить, с какой это стати хохлы заговорили по-китайски.

Первые пять минут я по привычке настораживал уши: наших историков долгое копание в древностях иногда заводит в самые дебри агрессивной геополитики. Однако тон доклада маленького доктора, несмотря на архаичную форму подачи, оказался весьма сдержанным. В речи не возникало ничего похожею на призывы топить кацапов в Черном море и расширять витчизну от Тавриды до Перми. Сапего бухтел о каких-то стародавних летописях, сыпал терминами, потчевал нас кутьей из имен, среди которых изюминками проблескивали то основатели города городов Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь, то победитель турок гетьман Конашевич, то видный философ Сковорода, а то и сама Леся Озерная, славная Ганка д’Арк нашей коханой батькивщины. Имя Остапа Лазарчука профессор приберегал на десерт, собираясь этим цукатом увенчать пир духа...