Урки и мурки играют в жмурки. Отвязный детектив. - Александр Сидоров

в которой народ скорбит по Есенину, а председатель Мао сердится

18 апреля того же года, Климск, раннее утро

— И ЧТО ТЕПЕРЬ ДЕЛАТЬ?! — дребезжащим истерическим голосом заверещал Салфеткин, когда они с Шашелем скатились на поляну.

— Ямки рыть! — огрызнулся Шашель. — Чё ты орёшь, как потерпевший? Погляди, может, живой кто есть…

Он достал мобилу, неспешно набрал номер. Шашель знал: в самые критические моменты нужно действовать не спеша, не суетясь, даже с прохладцей. Вот перед ним икэбана из шести мертвяков, а он спокоен, как удав. Он совершенно спокоен.

— Михаил Ёсункунович? Это Шашель говорит. Да как вам сказать… У нас тут филиал мясокомбината. Шесть. Да. Четыре наших во главе с Есениным. Мы с Салфеткиным вверху были, у машины. Конечно, видели. Мы в них даже стреляли. Но не попали. Далеко было. Михаил Ёсункунович… Мих… Да я, бля, чё, волшебник?! Я чё, летать умею?! Вы ж самых, ёптыть, опытных набрали! Вот они и наворотили! Чё делать-то?! Ну, ждём. Тачка этого хрена научного тут стоит, мы рядом с нею «джип» припарковали. Хорошо. Ну, значит, х у ё в о. Как скажете.

Шашель зло захлопнул мобилу и швырнул её в боковой карман длиннополого кашемирового пальто. В этом пальто и дурацкой шляпе с загнутыми полями он смахивал на мрачного американского гангстера эпохи «сухого закона» или «великой депрессии». Собственно, Шашель как раз и находился сейчас в великой депрессии.

На самом деле Шашеля звали Сашей. Саша Дудников, двадцать шесть лет. Не женат, сирота, ни кола ни двора. Ничего, кроме приводов в ментуру да срока по малолетке. С детдомовских лет Шашель мечтал стать бандитом. В его времена все мечтали. Мода на космонавтов и учёных как раз отошла. Байконур развалили, словно по Казахстану пронеслись орды Чингисхана. Космонавтам оставалось писать мемуары, которых никто не печатал, поскольку авторы стеснялись рассказывать про Кама-сутру в барокамере. Учёные доедали последний хрен без соли. Кто-то побойчее, побросав манатки, свинтил на сытый Запад. Патриоты мирно угасали в родимых пенатах. Звание «профессор» приравняли к званиям «знатный бомж» и «почётный алкаш». Лишь бандиты и мошенники пользовались в обществе заслуженным авторитетом. На мошенника юный Саша не катил — как говорится, «тямы» не хватало. Пришлось учиться на бандита. И Саша пошёл в секцию вольной борьбы.

К Шашелю подкатил Салфеткин.

— Арам, кажись, ещё живой, — сообщил он. — Трепыхается и стонет.

— Вот зараза, — расстроился Шашель. — А я доложил, что шесть трупов.

— Так что, дострелить? — предложил Салфеткин.

— Ты охренел? Иди помоги пацану.

Салфеткин помог кавказцу подняться.

— Арам, братка, идти сможешь? — сочувственно спросил он.

— Ой, башка болит… — застонал знойный брюнет. — Левый глаз не видит… Он что, глаз мне выбил?!

— Никто тебе ничего не выбил, — успокоил Амира Салфеткин. — Просто засадил чем-то тяжёлым, глаз и заплыл. Пройдёт. Ты монетку прикладывай.

— Какой монетку? — завыл кавказец. — Тут медаль надо прикладывать, «За оборону Сталинграда»!

Салфеткин огляделся вокруг. Точно, настоящий Сталинград. Он первый раз видел столько трупов, хотя у Мао в «бригаде» работал уже пару лет и участвовал в разных делах. Салфеткину нравились эти слова — «бригада», «работать», «дело». Они как-то возвышали, словно речь шла не об уголовщине, а о стахановском движении. Сам Салфеткин был родом из крепкой пролетарской семьи. Папа Салфеткин и мама Салфеткина всю жизнь вкалывали на заводе, и сыну прочили такое же светлое будущее. Окончив с горем пополам ПТУ, сынок Салфеткин встал за слесарный станок и некоторое время исправно перевыполнял план. Пока добрые люди не надоумили: всех планов не перевыполнишь, а пупок надорвёшь.

Вот, кстати, «план» — тоже приятное слово. Хотя немного из другой оперы. Сам Салфеткин «план» не употреблял и обкуренных приятелей не любил. Всегда есть опасность, что накроет кого-нибудь дурка — и начнут фортели выкидывать. Недавно Федя Тёплый чудил: джефом вмазался и стал палить на даче во все стороны. Ваню зацепил в плечо. Тот ему, конечно, все печёнки отбил. Ваня здоровый… был.

Салфеткин скорбно поглядел на лежащего у его ног Ваню. Дырки в чёрной куртке напоминали Большую Медведицу на фоне ночного неба — единственное созвездие, которое Салфеткин смутно помнил со времён средней школы. Рядом с Ваней скрючился Кеша Прыщик. Тут же валялась стильная фуражка, которую Кеша привёз из Франции, куда сопровождал председателя Мао в прошлом сентябре. Салфеткин слёзно просил Кешу продать ему фурапет или, на крайняк, сыграть под него в буру. Прыщик зажал. Ну, и на фиг теперь ему парижская обновка?

Больше всего не повезло Есенину. Хотя что значит — больше всего? Они же все прижмурились. Но всё равно, дырка на месте глаза — как-то неприятно. Да ладно, что ему на том свете, газеты читать?

Хороший пацан был Есенин. Салфеткин так и не узналк настоящую фамилию кучерявого блондина. Но звали его Серёгой, это точно. Как и его тёзку, который душевно писал про мать-старушку в старом шушуне. Есенин любил эту песню. Он вообще шикарно играл на гитаре и исполнял чаще всего именно есенинскую лирику. Бывало, затянет –

Не жалею, не зову, не плаааачу,

Всё пройдёт, как с белых яблонь дыыыыммм…

Нутро наизнанку вывернет. И ещё старый блат любил. Типа «Когда с тобой мы встретились, черёмуха цвела» или «Парень в кепке и зуб золотой». Хорошие песни. Жизненные.

И вообще Серёга был классный пацан. Не понтярщик, крутыша из себя не строил. Хотя при случае постоять за себя умел: ростом не вышел, но удар тяжёлый. И приёмы знал мудрые, причём без всяких каратэ. Даже Шашель Серёгу побаивался, хотя сам камээс по вольной и греко-римской. Мао очень ценил Есенина за то, что тот всегда предпочитал бескровные варианты решения проблем. Умел покойничек найти нужные слова в самых серьёзных разборках. А тут вот как-то не случилось…

— Идём, Арам, на камешек присядешь, — вздохнул Салфеткин и поддержал горбоносого красавца под острый локоть. — Я сбегаю до джипа, коньяк возьму, примочку тебе сделаем.

Салфеткин подошёл к Шашелю. Тот кивнул:

— Валяй. Наши будут не раньше чем минут через двадцать.

Салфеткин вскарабкался по склону. И тут же сверху раздался истерический вопль:

— Твою мать! Суки! Твари!

— Арам, посиди здесь, — сказал кавказцу Шашель. — Поднимусь погляжу, что там за дела.

Когда Шашель появился у джипа, он был неприятно удивлён. «Шестёрки» Вострикова, на которой учёный прибыл в ботанический сад, и след простыл. А на переднем сиденье джипа скрючился Салфеткин, обхватив голову руками, и тихо выл, как обоссавшаяся собачонка, которая чувствует вину перед строгими хозяевами за лужицу на дорогом ковре.