Современный зарубежный детектив-14. Книги 1-22 - Себастьян Фитцек

– Вы были на пенсии, когда приняли работу от Коди. Что изменилось?

– Всё. Я провел вскрытие, написал свой отчет и обсудил его с Коди. На каком-то этапе ему пришлось поделиться этим отчетом с прокурором – в рамках обычного обмена материалами между обвинением и защитой. На следующий день после того, как мой рапорт был официально передан в офис окружного прокурора, мне позвонили и сказали, что давать показания не в моих интересах, если я хочу и дальше ходить по земле.

– Вы сообщили об этом шерифу?

– Этот телефонный звонок поступил как раз из офиса шерифа.

– Ломакс? – спросил я.

– Ну да, Ломакс был неплохим человеком до того, как встретил Корна. Не знаю, как вам это как следует объяснить, – а может, этого и не нужно, – но Корн умеет достучаться до людей. Залезть прямо им в душу со своими мерзостями. Заражая их. Вскоре после того, как он стал окружным прокурором, число вынесенных в округе смертных приговоров стало буквально зашкаливать, а Ломакс купил себе новую машину. А потом и новый дом, и его жена начала затариваться во всех дорогих магазинах города… Послушайте, вам и вправду нужно, чтобы я все расписал вам в красках? Корн практически купил Ломакса. А стоит вам пойти хотя бы на небольшой компромисс, как с вами покончено. Это улица с односторонним движением. Когда берешь взятки, то поначалу просто закрываешь глаза на подтасовку улик, затем уже сам активно подтасовываешь улики, затем уничтожаешь улики, а затем уничтожаешь и людей, вроде Коди и Бетти. И рано или поздно понимаешь, что эта улица завела тебя туда, где ты никак не ожидал оказаться.

Подобная история была мне более чем знакома. Я уже видел, как такое происходит с копами. Это не случается в одночасье. Процесс это медленный и постепенный: мало-помалу они становятся все более коррумпированными, пока грязь не поглотит их целиком. Незаметно для них – как для лягушки в холодной воде, которую медленно доводят до кипения.

– Зачем Ломаксу ради Корна спускать курок? Это серьезный шаг. Его шантажируют?

– Я не знаю. Корн умеет заставлять людей делать все, что ему требуется. А если он не может кого-то контролировать, то этот человек долго не протянет. Вот почему я ничем не могу вам помочь. Не хочу однажды утром по пути к почтовому ящику наткнуться на дуло дробовика.

Мне не хотелось давить на Фарнсворта. Выглядел он сейчас как просто испуганный старик. Однако то, что Энди могли посадить на электрический стул, представлялось мне куда бо́льшим злом.

– Послушайте, вы сделали несколько фотографий, когда осматривали тело. Бетти сказала мне, что эти снимки были в багажнике машины Коди вместе с материалами дела, но они пропали. Мне нужны эти фотографии, и мне нужно, чтобы вы дали на суде показания по поводу следов на голове у жертвы. Если вы это сделаете, я сумею вас защитить.

– Собираешься переехать ко мне, сынок? Не хочу тебя обидеть, но тебе и самому придется как следует поднапрячься, чтобы остаться в живых.

– Всю жизнь только этим и занимаюсь, – сказал я. – Послушайте, должен же быть какой-то способ, чтобы я смог воспользоваться этими снимками и не впутывать вас в это дело… Ни один из прочих отчетов или фотографий не свидетельствует о таких отметинах на теле у жертвы.

– Сочувствую вашему клиенту. Правда сочувствую. Но я не хочу умирать за него.

– У меня есть друзья в Нью-Йорке. Я могу попросить их прислать целую команду охраны, которая прилетит сюда спецбортом меньше чем через час. Прошу вас…

– Я ни за что не стану так рисковать.

– Выходит, Коди и Бетти погибли напрасно, убийца Скайлар пускай разгуливает на свободе, а Корн поджарит ни в чем не повинного парнишку на электрическом стуле? Вы это мне хотите сказать?

Фарнсворт на шаг отступил, нижняя губа у него задрожала, когда он резко втянул воздух сквозь зубы.

– Вы же были врачом. Разве это не первый долг врача – спасать человеческие жизни?

Он опустил голову. Я едва ли не собственными глазами видел, как этот вопрос гложет его изнутри. Я задал ему отнюдь не риторический вопрос. А очень серьезный. Вопрос, который мы все задаем себе в тот или иной момент. Тот самый вопрос, который подразумевался в исповедальной речи Мартина Нимёллера [309] в 1946 году. Его слова, облеченные в поэтическую форму, теперь украшают несколько музеев Холокоста. Мартин выразился в том смысле, что, когда пришли за социалистами, он промолчал, потому что не был социалистом. Потом они приходили за коммунистами, членами профсоюзов, затем за евреями, а он не был ни коммунистом, ни членом профсоюза, ни евреем, и по-прежнему помалкивал. Последняя строчка не дает покоя моему сердцу.

«А потом они пришли за мной, и уже не было никого, кто мог бы протестовать».

В какой момент ты вылезешь из своей норы? Когда нарушишь молчание?

Вот вопрос, который сейчас задавал себе Фарнсворт. По одежде, висевшей на вешалке в прихожей, и по тому, как был обставлен дом, я понял, что у него есть супруга, которая ему явно далеко не безразлична. Доктор взвешивал риск возможных последствий – в виде причинения ей какого-то вреда и темного стыда, который мог возникнуть, если он откажет мне.

– Я не могу, – наконец выдавил он.

Я задал себе этот вопрос давным-давно. И давным-давно нарушил молчание. Я выступаю в суде за тех, кто нуждается во мне, несмотря ни на что. Это стоило мне всего. Моего брака, моих отношений с дочерью. А совсем недавно и женщины, которую я очень сильно успел полюбить. Правильные поступки тоже имеют свои последствия, как и бездействие. И иногда после них так же тяжело смотреть на себя в зеркало.

Я кивнул. Я понимал страх Фарнсворта. Он имел полное право бояться.

– Хорошо, но теперь вам остается два варианта. Я знаю, что у вас есть фотографии, и они мне нужны. Вы можете сами отдать их мне, или я отниму их у вас силой. Здесь нет чего-то среднего, док.

– Я отдам вам эти чертовы фотографии, но ноги моей не будет в зале суда! А значит, вы не сможете использовать их в суде, насколько я понимаю?

– Просто отдайте мне фотографии, – сказал я.

Фарнсворт подошел к письменному столу, отпер его и перебрал несколько папок, прежде чем достать конверт и передать его мне. Конверт был открыт – засунув руку внутрь, я вытащил пачку снимков.

– Я думаю, что Коди и Бетти погибли из-за того, что есть