Ведро молока от измены - Анна Былинова

– Хде была-то она? – спросила тетка Таня и, не дожидаясь ответа, снова зачастила: – Вот чего убегать-то приспичило? Я тока коров доить. Прихожу, а ее уже след простыл. Маленька была, все же сподручнее с ней было справляться. А сейчас постоянно догляд нужен, а я-то старая уже, а она вон какая быстроногая стала.

– Возле Кантимировских увидела, – вставила я.

– И че там тебе медом намазано? Медом намазано, я спрашиваю? – накинулась тетка Таня на свою блаженную дочку. – Чего она там ошивается, не пойму. Недавно тоже там ее выловила.

– Когда – недавно?

– Да когда… Да вот как раз в тот вечер, когда Светку убили.

Я остановилась как вкопанная.

«Дай пожить спокойно, падла», – от кого эти слова случайно услышала блаженная Дунька? Не потому ли она билась головой о кантимировский забор?

Я повернула девушку к себе.

– Дуня, скажи, ты видела, кто убил Свету Кантимирову?

Девушка стояла, качаясь из стороны в сторону, и молчала. Тетка Таня, по своему обыкновению, заохала, обняла девку за плечи и повела в дом.

– Откуда ей видеть? Ты чего выдумываешь? – испугалась она. – Ниче она не видела, ниче не знает.

Я осталась на тёмной улице одна. У убийства был свидетель. Дунька. Возможно, тогда у магазина она пыталась сообщить это участковому. Но конечно же, тогда никто из нас не понял ее. Вот только бы она сказала, от кого именно она услышала эти слова…

Глава 6. Медвежья яма

Ранним субботним утром мама ворвалась в мою спальню, как ураган, и заорала:

– Глашка! Вставай!

Я подпрыгнула на кровати.

– Что? С папой плохо?

Мама замахала руками.

– Типун тебе на язык! Подымайся, за смородиной поедем, – Мечась по моей комнате, она бросала на кровать майку, джинсы. Потом схватила джинсы, осмотрела их и пробормотала:

– Нет, это не годится! Сейчас я тебе твой костюм принесу. Спортивный, помнишь? Старенький он, правда, уже, но в лес – самое то! Перед кем там красоваться? – с этими словами она убежала из комнаты, а я положила на лицо подушку и решила притвориться мертвой.

С самого детства терпеть не могу ездить за дикой смородиной. Да, она очень душистая, да, запах такой, что кружится голова. Да, очень вкусная. Особенно зимой, когда откроешь баночку засахаренной смородины – такой аромат пойдет по дому! Что сразу лето жаркое вспоминается. Но представьте себе: несколько часов ползать по непроходимой чаще. Руки все расцарапаны колючим кустарником, дикая лесная мошкара – это все равно что проныры туристы: в любую щель залезут! Мошки ползают по гладкой поверхности лица, ныряют в озера твоих глаз, исследуют пещеры твоего носа, а особо упоротые экземпляры бесстрашно прыгают в яму твоего рта, чтобы навеки сгинуть в бездонной тоннелях твоего пищеварительного тракта. Потом эта духота! Все время хочется пить, словно не ягоду собираешь, а по пустыне Сахара бредешь. И чтобы найти место для попИсать, нужно быть сверхвнимательной. Не дай бог, прицелиться над каким-нибудь муравейником. Муравьи решат, что бог послал им огромный белый кусок мяса, и непременно захотят схватить тебя за задницу и утащить в свой муравьиный город. Ужас! Я уже молчу о жутко необщительных лесных осах. Те, в отличие от деревенских ос, даже разбираться не будут – спикируют с дерева и в нос ужалят. Словом, идея ехать за лесной смородиной, мне не понравилась.

– Гла-ша! – Мама снова влетела в комнату со свертком одежды. – Гляди, какой костюм! Помнишь? Я тебе в две тысячи десятом покупала у тети Параньи, царствие ей небесное, хорошая тетка была. Смотри, какой качественный, до сих пор ни одной дырки! Вот Паранья молодец! Никогда людей не обманывала, всегда хорошую одежду возила, да бог ей хорошего перерождения. Я же тогда и папе брала штаны у нее, до сих пор носит.

Мама села на краешек кровати, любовно оглаживая ткань древнего моего спортивного костюма.

– Мам, можно я дома останусь? Ну пожалуйста! – робко сказала я.

Мама сверкнула глазами, дернула меня за ногу.

– Нет, доча, – рявкнула она. – Ты в своей Москве совсем бледная стала, совсем она из тебя все соки выпила. Погляди на себя! Поедешь в лес с нами, развеешься, чистым воздухом подышишь! А ну, вставай!

– Нет. – я упрямо накрылась одеялом.

Тогда мама применила запрещённый приём. Театрально всхлипнув, она дрогнувшим голосом сказала:

– Старые твои родители уже. Когда еще ты вот так, с мамой в лес пойдёшь? Может, и не придётся больше.

На фразе "может и не придется больше" голос ее достиг той дрожи, за которую советский театральный режиссер и актер Константин Станиславский воскликнул бы: "Верю!"

Я возмущенно откинула одеяло.

– Мама!..

***

На улице было по-утреннему свежо. Диск солнца висел в безоблачном небе и сулил благоприятный день. Папа отвез меня и маму ко двору Семы, поскольку ехать по смородину предполагалось на тракторе. Точнее, в телеге.

Потихоньку подтягивался народ. Сначала пришли Нинка Шмелева и ее хромой брат Прохор. Нинка Шмелева кудрявая, светловолосая, похожая на маленькую болонку, завидев меня, расплылась в улыбке, стала расспрашивать о Москве. Пока мы разговаривали, в телегу влезли тетя Маша Шамова, Ксюнька Куприянова и баба Люба – самогонщица.

– Прошка, а у тебя что, выходной? – зыркнула на парня тетя Маша.

Прошка – местный пастух, сопровождающий скот односельчан на луга и обратно, ухмыльнулся, ковыряя сухой травинкой в зубах.

– Я, теть Маш, свободный человек, – мягко сказал он. – А свободному человеку не грех и отдохнуть денек-другой, да в приятной компании на пикник съездить.

Тетка Маша Шамова, как будто этого и ждала, залилась хохотом. Все что угодно можно сказать тете Маше, она будет хохотать. Заяви сейчас Прошка про то, что ее скот волки перерезали, она бы, наверное, все равно смеялась. Такой уж человек.

– Гляди, чтоб на этом пикнике тебя медведь за жопу не схватил! – воскликнула она. Женщины одобрительно захихикали.

Нинка Шмелева картинно плюнула:

– Тьфу на тебя, теть Маш! Не поминай косолапого, когда в лес идешь.

Правду сказала Нинка. Любой деревенский житель знает, что в лесу нельзя про медведей говорить. Накличешь беду.

– Да ла-адна-а, – отмахнулась Шамова. – Если че, другого пастуха найдем. Вон, Максимка Суворов приехал, его и устроим на освободившуюся вакансыю!

Женщины снова прыснули, а Прохор хитро улыбнулся, обнажая редкие мелкие зубы. Прищурился, будто глазом в Шамову целился и положил руку на продолговатый сверток, который он принес вместе с ведром.

– Не переживай, теть Маш, я всегда подстрахован.

Он погладил сверток и подмигнул. Я поняла, что в тряпке хранилось ружье. Никакой