Ведро молока от измены - Анна Былинова

лесу сумерки стали сгущаться значительно быстрее. Мы прошмыгнули вдоль забора, стараясь не смотреть на кладбище. Вошли во двор и тщательно обходя клумбы, двинулись в дом. Я только подняла руку, чтобы постучать, как изнутри раздался скрипящий голос бабы Шуры.

– Входите!

Внутри стоял полумрак. Пахло чем-то странным, напоминающим вареную крапиву. На кухню выкатился толстый черный кот и недобро уставился на нас.

– Иди отсюда, – зачем-то шикнула Ксюнька.

– Не бойся, не покусает, – дробно рассмеялась старуха, выходя вслед за котом. Настроение у старухи, по всей видимости, было прекрасным. Ее длинные седые волосы были распущены и лежали космами на толстых плечах. Дородное тело скрывал длинный халат с короткими рукавами.

– Обутки скидывайте и проходите.

Мы сбросили сандалии по мягкому старомодному ковру двинулись вслед за Клопихой.

В сумрачном зале горели три восковые свечи, воткнутые в подсвечник. Шторы на окнах были плотно задернуты. Пахло лекарствами и мягкой затхлостью, характерной для жилья пожилого человека. Со стены на нас уставилась чистыми, как у Моны Лизы, глазами дама из средневековья. Картина потемнела от времени, края были не то ободраны, не то изъедены.

Клопиха тяжело опустилась в кресло перед узким деревянным столиком, на котором помимо свеч, лежали белое блюдце с прозрачной водой, колода карт под названием «Карты Мии», спички и пухлая пожелтевшая тетрадь. Наверное, со всевозможными заговорами.

Мы сели на две табуретки, заботливо приготовленные Клопихой, и придвинулись к столу.

– Ну, че? – Воззрилась на нас старуха. В ее черных глазах скакали чёртики. Глаза смотрели ясно, заглядывая в самую душу, и я вспомнила, что в аэропорту Клопиха мне показалась слеповатой. Ан нет. Ошиблась я.

Ксюнька нервно кашлянула и скороговоркой проговорила:

– Чую, что муж мне изменяет, хочу узнать.

Клопиха презрительно хмыкнула, взяла колоду карт, профессионально перемешала их, быстро начала раскладывать на столе рубашкой вверх и при этом приговаривать.

– Чую, чую, ничего ты не чуешь… – Она задорно хихикнула, вытащила последнюю карту, на которой была изображена женщина в дремучем лесу, и таинственно проговорила: – За три горы пойти, ничего не найти, коль сама не знашь, что желашь. За три горы пойти, ничего не найти, коль сама не знашь, чего желашь…

Ксюнька жадно глядела на карты, часто моргала, не понимая, о чем бормочет старуха. Да и я пока не понимала.

Баба Шура вдруг подняла на меня свои жуткие глаза и вкрадчиво спросила:

– Даже, Аглая? Верно говорю?

Я оторопела. Причем тут я?

– Сама не знашь, чего желашь… Как листок березовый – куда ветер понесет… Твой суженый и не твой вовсе. Карты говорят.

Клопиха не сводила с меня глаз, бледные старческие губы скривились в насмешке.

Это была чистейшая правда. Мой суженый – вовсе не мой. Я встречалась с парнем, влюбилась в него, но лишь месяц назад я узнала, что этот подлец женат.

– Нету твово мужика в Москве, даже не ищи. Твой мужик здеся, – обрубила баба Шура.

Мне вдруг стало грустно. Я ведь когда в Москву уезжала, надеялась там своего человека встретить, а вышло, что за семь лет в столице одни придурки попадались. Да, чуяло мое сердце, что ни первый – байкер, ни второй – патологический врун – ни с одним счастья не будет, но женское глупое сердце разве разубедишь?

– А мой Колька.. – робко напомнила о себе Ксюнька.

– А че твой Колька? – пролаяла Клопиха. – Верен твой Колька, как старый хряк верен своей кормушке. Лучше о ребенке думай, живот береги.

Ксюнька ахнула, закрыла рот огромной ладонью. Потом она мне расскажет, что задержка у нее уже три недели.

Клопиха победоно смотрела на нас: мол, удивила? Мол, все я ведаю, все знаю. Я, пользуясь моментом, решила спросить.

– Баб Шур, а можно еще один вопрос задать?

Клопиха благосклонно кивнула:

– Можно.

– Сможете посмотреть, кто Свету Кантимирову убил?

Клопиха задумалась. Собрала карты, перетасовала, вынула три карты и бросила их на стол. Затем взяла одну свечу из подсвечника и принялась лить воск в блюдце. Воск застывал в воде и превращался в неровные белые блинчики.

Прошло минут пять, прежде чем старуха заговорила:

– Гляди, – Клопиха подняла блюдце и сунула мне практически в нос, толстым пальцем она ткнула на самый большой «блинчик». – Видишь?

Я отрицательно мотнула головой, разглядывая воск.

– Вот тут, один человек, но странный какой-то: не мужик и не баба.

Я скривилась. «Не мужик и не баба». Кто это может быть?

– Гермафродит, что ли? – усмехнулась я.

Ксюнька быстро перекрестилась.

– Тьфу на тебя! – рявкнула Клопиха. – Я же говорю, смотри. Кровь одна, а лика – два. Не мужик и не баба.

Я совсем запуталась. Получается, если следовать логике, то Костя – гермафродит? Но Светка бы сказала мне… Или не сказала?

– Ну гермафродитами таких людей называют, у которых и женские, и мужские половые признаки. – блеснула я эрудицией. Хотя откуда такому человеку взяться в нашей деревне? Тут каждый знает про другого все его болезни и тайны, так что Костя бы никак не смог столько лет хранить эту тайну.

– Не знаю, – развела руками Клопиха. – Шибко странная загадка.

Клопиха смотрела на блинчики застывшего воска, что-то шептала себе под нос.

– А может быть, двое человек замешаны, – наконец сказала она. Ткнув пальцем в одну карту, она подняла на меня блестящие глаза.

– Гляди, видишь? – я посмотрела на изображение карты, которую мне показывала баба Шура. На карте была изображена белка в дупле, заполненном орехами. – Деньги! Большие деньги здесь замешаны.

Деньги? Светку убили из-за больших денег? Ерунда какая-то. Я совсем перестала понимать. Да уж, действительно говорят, что гадалкам верить нельзя. Гадание наше превратилось в фарс.

Я кивнула, глядя на бабу Шуру:

– Хорошо, спасибо, баба Шура. Мы, наверное, пойдем. – я встала из-за стола. Ксюнька глянула на меня и поспешно вскочила, по всей видимости, испугавшись, что я уйду и оставлю ее наедине с гадалкой.

– Спасибо, баба Шура, большущее вам, – прогудела Ксюнька.

Баба Шура отмахнулась от нас, как от мух.

– И что мне ваше "спасибо"? Пензия у меня мизерная – недовольно сказала она, собирая карты. Ксюнька спохватилась, принялась шарить по карманам своего платья.

– Вот, баба Шура, благодарность. – Ксюнька положила на стол пятисотрублёвую купюру. Клопиха стрельнула глазами на деньги и вопросительно глянула на меня. Я стушевалась, принялась шарить по карманам джинсов и, слава богу, что в кармане оказалось несколько смятых сотенных купюр.

Мы вышли из дома Клопихи со странными чувствами. Ксюнька была радостно-тихой, а я растерянной. В голове звучал голос бабы Шуры – «кровь одна, а лика – два». Что бы это могло значить? Понятно, что