Ведро молока от измены - Анна Былинова

растормошить. Старики шли за травами от подагры, ревматизма и слабоумия. Клопиха специализировалась в нескольких направлениях:– гадалка, колдунья. Поговаривали, что неспроста она у кладбища поселилась. Некоторые видели, что она ночами свои странные обряды на могилах проводила, но доподлинно никто доказательств предоставить не мог. Отец Прокоп с ног сбился, пытаясь достать доказательства кладбищенского колдовства Клопихи. Но «свидетели», как один, вдруг начинали мычать, мол, мне соседка рассказала, а соседке ее соседка и так далее, потому компромата у отца Прокопа, к величайшей его досаде, не находилось. Да и что бы он сделал с этим компроматом?

Однажды на Клопиху заявила одна деревенская бабушка – баба Люба. Баба Люба та маленько приторговывала самогоном, все старалась разбогатеть, но скот у нее не держался, дох, а особенно дохли новорожденные телята. Пошла она однажды к Клопихе, рассказала, мол, так и так, скот не держится, телята дохнут, можно ли беде помочь. Клопиха утвердительно кивнула: можно. Наказала бабе Любе купить и принести маленький топор. Баба Люба обрадовалась, побежала в магазин, купила орудие и понесла обратно.

Клопиха достала свою колдовскую книгу, полистала ее и принялась заговаривать топор, потом окропила его святой водой, три раза плюнула на него и велела бабе Любе ночью, когда никто не видит, вбить его в столб в коровнике. Мол, топор этот будет защищать ее скот, и тот будет приумножаться, как ягода на кустах. Еще велела в этот вечер никакой алкоголь не пить.

Воодушевленная баба Люба бережно спрятала топор в мешок и понеслась домой, предвкушая, как за три года у нее скот наплодится. В то время ее единственная корова Апрелька стельной была уже в седьмой раз.

Ждала баба Люба вечера, нетерпеливо по столу барабанила. Старик Афанасий – муж ее по обыкновению запросил графинчик с самогонкой, чтоб ужин "подсластить", но баба Люба впервые за много лет отказала ему. Как так? – удивился Афанасий, – Да ты, баба, сдурела, что ли, под старость лет? Неси графинчик, хозяин дома тебе велит!

Баба Люба не поддалась. Сказала, что неделю без водки продержаться надо. Дед терпел день, терпел второй, на третий его душа не выдержала. Пошел он в коровник, схватил топор и порубил скотину.

Ой как ругалась баба Люба! Как грозила ему разводом! Однако вскоре в ее голову пришла догадка: не горячо любимый Афанасий виноват, а Клопиха специально так все подстроила. Бросилась баба Люба к ней, кричала, ругалась так, что голос ее на кладбище эхом ходил. Потом побежала к участковому Пете писать заявление.

Петя хохотал как ненормальный. Говорит, пишите, раз хотите. Как писать будете? Какого характера заявление будет? – «О недобросовестном исполнении своих обязанностей?», « Неправильный заговор, повлекший тяжелые последствия?».

«Это ты тут – власть! Ты и скажи, как писать!», – распалялась баба Люба. Понятное дело, что Петя не стал передавать заявление, однако обманутая бабушка не унималась. Она ходила в администрацию, донимала мою маму, кричала, что, как глава, моя мама обязана блюсти интересы своих односельчан пуще, чем этот недоумок участковый. Дело дошло до того, что приехал полковник полиции и два часа выслушивал бабу Любу. Дело закончилось строгим выговором Клопихе, а также привлечением к административной ответственности Афанасия за жестокое обращение с животными, и штрафу в размере пяти тысяч.

Баба Люба с тех пор затаила обиду на всех: на мою маму, на участкового Петю, на Клопиху и при каждом удобном случае носила сплетни, что «эти трое спелись и ведут подпольную деятельность". Правда, что эта за деятельность, она не уточняла. Клопиха с тех времен зареклась помогать людям по части скота, однако гадать – гадала.

Ксюнька как гусыня переваливалась, махала длинными руками и поминутно утирала пот со лба. Мы миновали последние деревенские дома, больницу и вошли в прохладную березовую рощу. Листья тихо шуршали от легкого дуновения ветерка, где-то наверху звонко щебетала пташка, оповещая жителей леса о незваных гостях. На деревьях то и дело мелькали полосатые бурундуки, любопытно стреляли в нас своими глазками – бусинками, затем ловко вскарабкивались по шершавым стволам и прятались в густых ветвях.

– Почему ты думаешь, что Коля тебе изменяет? – спросила я Ксюньку. Коля это ее муж.

Женщина вздохнула и поведала, что благоверный ее стал часто в полях ночевать. Сенокос еще не начался, а он зачастил туда: то грабли надо отвезти, то избушку лесную подлатать, мол, крыша протекать стала, то новые доски для ограждений сена приготовить, ну разве не подозрительно все это?

Я пожала плечами, – нет. Каждое лето мужики перед сенокосом едут проверять свои поля, чтоб потом в самый разгар работы не отвлекаться на сломанные косы, грабли.

– Ой, не знай, не знай, – покачала головой Ксюнька. – Он у меня каждый год до последнего тянул. Мужики уже откосятся, а мой только-только лошадь запрягает. Все над ним посмеивались, говорят, че твой Колька нынче опять снег косить собирается?

Колька Ксюнькин и вправду один раз на сенокос выехал почти в сентябре, а через неделю первый снег выпал. Вся деревня смеялась над незадачливым мужиком. Правда, снег потом растаял, установилась погожая сухая погода, но случай этот помнили до сих пор и при удобном случае напоминали Кольке. Видимо, Коле надоели смешки односельчан, потому в этом году он стал заранее готовиться к сенокосу. Но Ксюнька в исправление своего мужика не верила.

Мы миновали лес и остановились перед высоким забором Клопихи. Далее уже виднелись кладбищенские ворота, а за ним кресты, памятники на могилках.

– Ой, что-то страшновастенько мне, – дрогнула Ксюнька. Я потянула ее за локоть.

– Не бойся. Раз уж решилась, отступать некуда.

Мне и самой было интересно, что баба Шура нагадает ей. В калитке была квадратная дырка, я засунула туда руку и нащупала щеколду. Забрехала собака: ворчливо и скучно. По лаю было понятно, что ничего она нам не сделает. Мы вошли во двор и остановились как вкопанные. Мы словно оказались в райском саду. Весь двор Клопихи был поделен на клумбы, засаженные цветами: здесь были и голубенькие орхидеи, и снежно-белые лилии, и даже кровавые розы.

– Ничего себе! – ахнула я. Вот тебе и злая колдунья!

На высоком крыльце показалась баба Шура, как обычно, недовольная лицом.

– Знаю я, зачем явились, – проворчала она, спускаясь по крутым ступенькам. Мы снова ахнули, на этот раз поражаясь прозорливости колдуньи.

– Счас не могу вам погадать, вечером приходите. Часиков в девять, как раз к закату.

***

Вечером мы снова отправились к бабе Шуре Клопихе. Березовая роща уже не казалась такой уютной, какой была утром. Солнце село, и в