Возвращение Явленной - Евгений Евгеньевич Сухов

Контраст между «Домом Фаберже» и тем, что творилось на улице, выглядел разительным. Проезжая в экипаже, Норман Вейц уже обратил внимание на зияющие между домами пустоты, какие обычно возникают при интенсивном обстреле города, когда на месте попадания снарядов остаются развалины или груды кирпичей. В действительности правда оказалась куда более обычной и не менее суровой. В минувшую зиму, прослывшей необыкновенно холодной, жители города разбирали деревянные дома на дрова, подбирались даже щепки. Теперь на месте прежних домов виднелись голые, словно выметенные старательным дворником, каменные фундаменты.

В «Дом Фаберже» прошли со двора, где еще совсем недавно размещались мастерские ювелиров. Гостей встретил старый угрюмый дворник с окладистой седой бородой, на околыше его фуражки белой краской было написано «Морская, 24». От былого величия ювелиров-поставщиков императорского дворца остался только ветхий дворник — отец пятерых детей, да еще вот эта фуражка, уже изрядно потертая.

Придвинутая вплотную к стене дома, во дворе лежала огромная глыба темно-зеленого нефрита, доставленного из Китая. Дорогостоящая, весившая несколько тонн, теперь она выглядела ненужной и ее ценность по сравнению с тем, что потеряло семейство Фаберже, составляла сущие копейки.

Ювелира Нормана Вейца связывали с домом Фаберже давние партнерские отношения. Карл Фаберже владел несколькими значительными по объему складами золота, серебра, платины, драгоценных и полудрагоценных камней, позволявших ювелирам бесперебойно вести ювелирное производство. В действительности, его производство являлось огромным предприятием, выставлявшим на рынок весьма качественную ювелирную продукцию. Немало золота и драгоценных камней перепало и Вейцу, — в дружбе и в партнерах Карл Фаберже был весьма разборчив, добрые отношения ценил, а потому продавал по весьма разумной цене.

Теперь это был даже не дом, а пепелище. Хотя внешне здание продолжало выглядеть пристойно, и посетители даже могли слышать в глубине пустующих залов размеренный стук молотков мастеровых.

Хмурый дворник подметал двор. Хозяева разбежались, а работа осталась.

— Как детишки, Григорий? — поинтересовался Мартин Хейц у старика.

— Спасибо, живы. Оно и слава Богу! — отозвался дворник, подозрительно посматривая на Вейца. — Младший, правда, захворал малость. Но то временно, пройдет с Божьей помощью!

— Шнайдер у себя?

— У себя, — кивнул дворник. — Ждет вас с утра.

На этом потеряв интерес к визитеру, старик потопал по каким-то своим дворницким делам.

Внутри здание было пустынным и гулким, если что-то и можно было здесь увидеть, так только собственные тени. В прежние времена залы были переполнены посетителями, желающими купить какую-нибудь изящную вещицу, и просто ротозеями, пришедшими поглазеть на ювелирную роскошь. На главной парадной лестнице с прекрасными многоцветными витражами, по которой когда-то сновали приказчики, готовые исполнить любое пожелание клиента, сейчас царила тишина склепа.

Мраморные скульптуры, стоявшие в коридорах, теперь не радовали взор, как это было в прежние годы, а, напротив, наводили уныние, словно ты пришел на кладбище. Торговый зал, где когда-то размещались студии художников, где были выставлены образцы эмалей, витражей, ювелирных украшений, теперь был почти пуст. Только в глубине некоторых мастерских, не обращая внимания на пришедшее лихолетье, кто-то усердно ковал фигурки, размеренным стуком зачиная новую жизнь в опустевшем здании.

Они поднялись на второй этаж, где в небольшой каморке размещался антикварный магазин, спрятавшись от внешнего мира за тремя межкомнатными дверьми и двумя каменными стенами. Человек, находившейся в комнате, заставленной тяжелыми старинными канделябрами, ажурными лампами и медными лампадками, был шатеном ростом чуть выше среднего роста, с добродушным лицом, заросшим густой рыжеватой бородой.

— Вот человек, о котором я вам рассказывал, — сказал эмиссар, обращаясь к шатену и аккуратно прикрывая за собой дверь. — Он специально прибыл из Англии, чтобы взглянуть на товар. Можете не сомневаться в его благонадежности.

Антиквар задержал крупные печальные глаза на Нормане Вейце и, угадав в нем значительную фигуру, растянул пухлые губы в располагающей улыбке.

— А я и не сомневаюсь.

Хозяин лавки подошел к черному громоздкому шкафу, стоявшему в самом углу, и со скрипом приоткрыл тяжелую дверцу. Повозившись обеими руками в темной глубине шкафа, он выудил на свет плоский предмет, заботливо укутанный в темную плотную шаль. Аккуратно положив сверток на стол, он с торжеством, какое свойственно искусному иллюзионисту, принялся ее разворачивать. Сначала открылась рама, затем засверкавший разноцветными камнями оклад… Наконец, перед взором присутствующих предстала вся икона. Норман Вейц невольно отступил назад, как если бы боялся опалиться радужным сиянием, исходившим от иконы. Затем он приблизился, бережно прикоснулся ладонью к деревянной раме.

Не было никакого сомнения в том, что это была та самая икона, которую он видел не раз на многочисленных рождественских открытках, изданных типографией Сытина[43]: тот же скорбящий материнский взгляд Богородицы; ее аккуратная красивая голова, слегка склоненная к младенцу Иисусу, печальная участь которого ей была уже известна.

Существенные изменения наблюдались лишь в окладе. Икона, лишенная множества крупных драгоценных камней, по-прежнему имела дорогое обрамление, которое невозможно было встретить у какой-либо другой иконы. Знакомо выпирал крупный шлифованный изумруд. Ласкал взгляд множеством граней невероятно прозрачный альмандин[44]. Это был даже не гранат, а застывшая кровь уснувшего света. Каждый драгоценный камень, встроенный в оклад, хранил собственную историю. Только приглядевшись, можно было заметить, что некоторые гнезда не соответствовали размерам камней, значит, прежние были вынуты, а вместо них вставлены другие. Глаз выхватил несколько пустот, где, согласно описаниям, должны были находиться крупные бриллианты и сапфиры. Но, даже лишившись столь значимых украшений, икона не претерпела значительных утрат, камни в своем большинстве были сохранены. В отличном состоянии была и сама доска: на лике Богородицы не появилось ни царапинки, видно, в эти годы лихолетья икону хранила сама судьба.

На какое-то время Норман Вейц словно впал в транс, позабыв об окружающих, он разглядывал каждую щербинку на доске, каждый камешек, каждый штрих. Перевернув икону, долго и придирчиво всматривался в ее тыльную и изрядно поцарапанную сторону, которая была столь же важна для определения возраста иконы, как и ее лицевая.

— Как она вам? — услышал Норман Вейц голос, который, как ему показалось, донесся откуда-то издалека. Перед ним стоял рыжебородый антиквар и с любопытством наблюдал за изменениями, происходящими на лице заморского гостя.

— Это невероятно, — едва вымолвил ювелир, оторвав взгляд от иконы. — Как она к вам попала?

Небрежно пожав плечами, антиквар сказал:

— Совершенно случайно. Даже не предполагал, что судьба преподнесет мне столь необыкновенный подарок. Но это совершенно неинтересная и скучная история, не хотелось бы вам ею докучать.

Появление рыжебородого антиквара в доме изгнанного «короля» российских ювелиров было далеко не случайным. Брошенный особняк по-прежнему охранялся: кроме верного дворника Григория Лобова, прослужившего Карлу Фаберже более двадцати лет, на разных этажах размещались еще несколько человек, которые присматривали за