Прах к праху - Элизабет Джордж

Фарадей ничего не сказал, только спустился вниз, а когда собаки запрыгали было навстречу Линли, осадил их окриком.

Он настороженно смотрел на спускавшегося Линли, глянул на газеты у него под мышкой, потом — ему в лицо.

— Она здесь? — спросил Линли.

Грохот металла о линолеум послужил ему ответом. Донесся голос Оливии:

— Черт, Крис, я уронила рис. Он рассыпался по всей кухне. Извини.

— Оставь, — бросил через плечо Фарадей.

— Оставить? Крис, прекрати обращаться со мной, как с…

— Здесь инспектор, Ливи.

И сразу же наступила тишина. Собаки побежали посмотреть, в чем дело. Затем послышалось движение, заскрипели под тяжестью тела Оливии алюминиевые ходунки, зашаркали подошвы. Что-то пробурчав себе под нос, Оливия сказала:

— Крис, я застряла. Это все рис. Не могу по нему идти.

Фарадей пошел ей на выручку. Лиили включил остававшиеся незажженными лампы в главном помещении баржи. Оливия, если она хочет избегать его, может продолжать играть на своей болезни, но он не допустит новых комбинаций с тенью и светом. Линли поискал стол, на котором мог бы разложить принесенные газеты, но такового, за исключением верстака Фарадея, не оказалось, и он положил газеты на пол.

—Ну?

Он обернулся. Оливия добралась до проема, отделявшего кухню от главного помещения. Она буквально висела между поручнями ходунков, лицо ее было серым и блестело, и, продвигаясь вперед, Оливия избегала смотреть Линли в глаза.

Фарадей помогал ей сзади, он шел, отставая на шаг и выставив вперед руку. Оливия остановилась, когда взгляд ее опущенных глаз наткнулся на газеты, опять пробурчав что-то, она аккуратно обошла их и расположилась в одном из кресел с вельветовой обивкой. Ходунки она выставила перед собой, как оборонительную линию. Фарадей хотел убрать их, но Оливия не дала и попросила принести ее сигареты.

Закурив, она обратилась к Линли:

— На маскарад вырядились или куда?

— Я не на службе, — ответил он.

Оливия затянулась и выпустила очередное облако серого дыма.

— Бросьте, легавые всегда на службе.

— Возможно, но я здесь не как легавый.

— Тогда в каком качестве? Рядового гражданина? Навещаете больных в свободное время? Не смешите меня. Легавый — всегда легавый, на службе или нет. Так что вам нужно на этот раз?

— Просто поговорить с вами.

— И наручники не принесли? И не договорились о местечке для меня в Холлоуэе[13]?

— В этом не будет необходимости, как вы увидите.

—Ладно, скажите мне, инспектор, сколько в наше время получит такой малолетний преступник за убийство собственного отца? Год?

— Срок приговора зависит от суда. И от мастерства адвоката.

— Значит, это правда.

—Что?

— Что это сделал ребенок.

— Вы, без сомнения, читали газеты.

Она затянулась, наблюдая за Линли поверх тлеющего кончика сигареты.

— Тогда зачем вы здесь? Наверное, вы должны праздновать, нет?

— Расследование убийства не слишком подходящий повод для веселья.

— Даже когда ловят плохих парней?

— Даже тогда. Я обнаружил, что плохие парни редко бывают настолько плохи, как мне бы того хотелось. Люди убивают по самым разным причинам, и обыкновенная злоба стоит на последнем месте.

Оливия опять затянулась, В ее взгляде, во всей позе сквозила настороженность.

—Люди убивают из мести, — непринужденно продолжал он, словно на лекции по криминологии. — Убивают в припадке ярости. Из алчности. Защищая себя.

— Ну, это уже не убийство.

— Иногда они оказываются вовлеченными в территориальные конфликты или пытаются вершить правосудие. Или бывают вынуждены покрывать другое преступление. А иногда от отчаяния, стараясь освободиться от каких-либо уз, например.

Она кивнула. Позади нее шевельнулся на стуле Фарадей. Линли видел, как черно-белая кошка тихонько пробралась на кухню и вспрыгнула на стол, где стала кружить между двух пустых стаканов. Фарадей, похоже, не заметил ее маневров.

—Бывает, люди убивают из ревности, — продолжал Линли. — Обуреваемые противоречивыми страстями, от одержимости, из любви. Убивают по ошибке. Выбирают одну цель, а попадают в другую.

—Да, думаю, такое случается. — Оливия стряхнула пепел в свою неизменную жестянку. Сунула сигарету в рот и руками подтянула ноги поближе к креслу.

— Что и произошло в данном случае, — сказал Линли.

—Что?

— Кто-то допустил ошибку.

Оливия коротко взглянула на газеты и, видимо, не пожелав отвлекаться, снова уставилась на Линли и уже не отводила глаз.

— Никто не знал, что Флеминг поедет в Кент вечером в прошлую среду. Вы знали об этом, мисс Уайтлоу?

— Поскольку я и Флеминга не знала, меня это интересовало меньше всего.

— Вашей матери он сказал, что летит в Грецию. Товарищам по команде сообщил то же самое. Сыну он сказал, что ему нужно уладить кое-какие крикетные дела. Но что собирается в Кент, он не сказал никому. Даже Габриэлле Пэттен, которая жила в коттедже и которую он, без сомнения, желал застать врасплох. Любопытно, не правда ли?

— Его сын знал, где он. В газетах писали.

— Нет. В газетах только написали, что Джимми признался.

—Это логический вывод. Если он признался в убийстве Флеминга, значит, должен был знать, что он там, чтобы сделать свое дело.

— Не стыкуется, — сказал Линли. — Убийца Флеминга…

— Мальчик.

— Простите. Да. Мальчик — Джимми, убийца — знал, что в коттедже кто-то есть. И этот кто-то действительно был предполагаемой жертвой. Но по соображениям убийцы…

— По соображениям Джимми.

— … этот кто-то в коттедже вовсе не был Флемингом. Это была Габриэлла Пэттен.

Оливия раздавила сигарету о жестянку. Посмотрела на Фарадея, он дал ей другую сигарету. Оливия закурила и затянулась.

— Как вы до этого додумались? — наконец спросила она.

— Потому что никто не знал, что Флеминг едет в Кент. А убийца Флеминга…

— Мальчик, — оборвала его Ливия. — Почему вы все повторяете «убийца Флеминга», когда знаете, что это мальчик?

— Извините. Сила привычки. Скатываюсь на полицейскую терминологию.

— Вы же сказали, что вы не на службе.

— Так и есть. Прошу извинить мои оговорки. Убийца Флеминга — Джимми — любил его, но имел все основания ненавидеть Габриэллу Пэттен. Она оказывала разрушительное действие. Флеминг ее любил, но в его чувства их роман вносил сумятицу, которую он был не в состоянии скрыть. Кроме того, роман грозил Флемингу огромными изменениями в жизни. Если бы он и в самом деле на ней женился, жизнь его переменилась бы самым коренным образом.