Искатель, 2002 №10 - Галина Николаевна Полынская

— Денек. Потом еще денек. — Тенгиз не повышал голоса, но было ясно — он сердится. — Что-то крутишь ты, Аристарх, ох и крутишь! Не будь ты придворным алхимиком, давно бы потряс тебя на вшивость!

— Тенгиз! Побойся Бога! Зачем мне, старому человеку…

— А ты случайно не знаешь, кто о Шурином похищении прессе разболтал?

— Да откуда же мне знать?! — совсем по-бабьи взвизгнул Аристарх. — А ты никак меня, старого аптекаря, в чем-то подозреваешь? Ну, так и скажи, мол обвиняю вас, Аристарх Аверьянович, во всех грехах смертных! Ты скажи…

— Это точно, что они близкие родственники? — Тенгизу, видимо, не улыбалось слушать квохтанье Аристарха.

— Кто? — не сразу переключился разобиженный «профессор».

— Боровик с Кишлаковым.

— Братья двоюродные!

Тенгиз помолчал немного, потом пригубил коньячок из широкого прозрачного бокала. Я украдкой вздохнула, кому бы сейчас не помешал бы такой бокальчик, да еще с сигареткой, так это нам с Таей.

— Это правда, что у Боровика где-то есть своя собственная тюрьма? — лениво поинтересовался Тенгиз.

От этой новости я чуть было не присвистнула. Вот уж не знала, что у Лени есть брат, пусть и двоюродный, с собственной тюрьмой!

— Возможно, — Аристарх схватил со стола сигаретную пачку, отчего мне курить хотелось все сильнее и сильнее, — даже, скорее всего. Иначе, где бы он мог прятать Шуру?

— И ты не знаешь, где эта тюрьма?

— Тенгиз, да ты в своем уме? — голос старика даже сел от возмущения. — Откуда же мне знать?!

— Ну-ну… — неопределенно промычал Тенгиз. — Боровик опасная гадина, — речь Тенгиза текла так сонно и неторопливо, что казалось, он говорит сам с собой в пустой комнате. — Правду говорят, что он из мормонов?

— Не знаю, врать не буду, но то, что он криминальный авторитет, каких поискать — не найдешь, это верно, — охотно зачастил Аристарх. — Если он подомнет под себя Бенедиктова, то может хоть завтра в президенты баллотироваться — денег, сил и наглости хватит.

Я так заслушалась беседой, что не заметила, как Тая толкает меня в бок.

— Может, дашь мне посмотреть?! — рассерженной кошкой прошипела она.

Я безропотно уступила ей место. Отойдя к окну, я уселась на тонко пахнущую сосной и прошлогодним солнцем широкую балку и стала смотреть на медленно гаснущее небо. Я всегда успокаивалась и лучше соображала, глядя на умиротворенную природу… Однако сейчас природа выглядела продрогшей голой сиротой, что настроения не улучшало. У Лени, моего доброго старого приятеля Лени, есть брат бандит с собственной тюрьмой, и там, скорее всего, держат какую-то или какого-то Шуру… как все грустно, как все запущено…

Вернувшись к Тае, я потребовала уступить мне место и заглянула в гостиную. Народ ужинал. При виде роскошных отбивных с жареной картошкой, салатов и блюда с горой хрустящих французских булок в центре стола мне стало дурно. Отвалившись от «наблюдательного пункта» я увидела Таю, лихорадочно копающуюся в пакете с нашей провизией, видать, ее это зрелище тоже не оставило равнодушной. Наша трапеза была скромна до отвращения: половина довольно черствого батона, жирный, скользкий кусок вареной колбасы и какой-то непонятный салат в пластиковой чашке — такие продаются во всех круглосуточных магазинчиках. По очереди откусывая колбасу, отламывая хлеб, мы молча жевали, запивая эту роскошь «Тархуном», по вкусу, а может, и по составу, не отличаемого от шампуня за 12 рублей. Казалось, на чердаке вовсю пахнет отбивными и картошкой, а также дымом дорогих сигарет… а также великолепным красным вином, которым эти мерзавцы запивали свою жратву!!!

— Сволочи, да? — с набитым ртом пробормотала Тая. — Чтоб они всю жизнь этим ужином отрыгивались!!

Должно быть, из-за долгой и тесной дружбы мы с Таей научились читать мысли друг друга.

Быстро стемнело, словно кто-то резко задернул темную портьеру, на чердаке сильно похолодало, и наши с Таей зубы принялись выстукивать громкий драбадан. В гостиной было пусто и темно, к нам тоже никто не поднимался, усталость и пресыщение впечатлениями брали свое, и мы стали располагаться на ночлег. Несмотря на то, что на нас были теплые свитера, ботинки на меху и джинсы, холодно было ужасно. Свалив всю солому в одну кучу, мы закопались в нее и стали трястись от холода в объятиях друг друга. Те, кто врут в книгах о том, как чудесно спать в сене-со-ломе, видать никогда сами в ней не спали! Какие-то палочки, прутики, невыносимо колючие стебельки, лезут везде и впиваются во все! Промучавшись и проворочавшись в этом кошмаре, мы готовы были спать на голом полу, останавливал только лютый холод, в соломе все-таки было чуть теплее.

Наконец я отключилась, рухнула в объятия крепкого спасительного сна без сновидений… К сожалению, бессознательное блаженство долго не продлилось, меня разбудила Тая. Она трясла меня за плечи что есть силы и всхлипывала.

— Что случилось?! — Спросонок я так перепугалась, что немедленно задрожала в ознобе.

— Слышишь? — Таю колотило не меньше моего. Где-то, совсем рядом, раздавались сухие щелчки. Сначала я не поняла, что это такое, а потом дошло — выстрелы. Непонятно где именно стреляли, в доме или во дворе, но это было где-то очень-очень близко… Не сговариваясь, мы с Таей метнулись в угол, ввинтились в солому и замерли. Неожиданно все стихло. Не слышно было ничьих шагов или голосов, тишина была просто гробовой.

— И что теперь? — прошептала Тая.

— Наша дверь на замок закрыта? — вместо ответа спросила я. — Или так?

— Н-н-н…

— Я сейчас.

Сняв ботинки, я выбралась из соломы и на цыпочках, не чувствуя холода, подкралась к двери. Вслушивалась я в тишину до тех пор, пока не околели ноги, потом все же решилась и ткнула пальцем в дверь. Она бесшумно приоткрылась. Протиснувшись в крошечную щелку, я замерла на верхней ступеньке, отлично помня, какая эта лестница скрипучая. По-прежнему было тихо и темно.

— Ну? — неожиданно раздалось у самого уха. От ужаса я едва не завопила во все горло, слава богу, вовремя поняла, что это Тая.

— Дура… — в сердцах прошептала я трясущимися губами, — идиотка…

— Прости, не хотела тебя напугать, — в темноте глаза подруги горели лихорадочным огнем, как у нервного оборотня, — я больше не могла там сидеть! Одна! На вот, твои ботинки…

Она сунула мне в руки мои старые зимние раздолбаи со сбитыми каблуками. Прижав их к груди, я стала медленно спускаться, тщательно нащупывая пальцами ног края ступенек. Каждый скрип рассохшегося дерева отдавался противной резью в желудке, дыханье застряло судорожным комом в горле, а в голове крошечным молоточком стучало только одно: «Господи!

Если мы отсюда выберемся,