Современный зарубежный детектив-7 (Крутой детектив). Компиляция. Книги 1-27 - Сара Парецки

Последнее время, я стал реже читать. И писать стал реже. Вообще, как для писателя, я ничтожно мало написал. Две книги и пьесу, и те никуда не годятся. Разве это можно назвать будущим культурным наследством? Эти типы из Интерпола были правы – я лишь кажусь, делаю вид, что я кто-то, хотя являюсь никем… Хочешь узнать, о чём была моя первая, и скорее всего, последняя пьеса?

– Даже меньше, чем попасть в лапы международного сыска.

– Да? Знаешь, ты прав. И все они правы. Пьеса – дрянь, или говоря проще – полнейший отстой…

Возобновив движение вдоль реки, Конте надеялся, что согласно указаниям на схеме, дальше приток будет сужаться и его будет легче пересечь. И не прогадал: бурлящий приток становился всё тоньше и мельче, что позволяло перейти на другую сторону. Для этого нужно было бы пересечь прихваченные морозцем каменные выступы – но разве это препятствие? Дело плёвое – главное, не терять равновесия…

Аккуратно, но уверенно продвигаясь по камням, вопрос Ташлена чуть не сбил Конте с ног:

– Слушай, Конте! А ты когда-нибудь любил?

– Да чтоб тебя, чёртов идиот! – к счастью, Конте смог удержаться на скользком камне, отделавшись парой мокрых брызг на своём пальто.

– Конте, я так много любил, что уже теперь не знаю, что такое любовь. И уже даже не знаю, смогу ли я когда-нибудь кого-нибудь полюбить. У тебя подобное бывало?

– Никогда! – бросил Конте, продвигаясь по камням дальше.

Грегуару же каменная скользкая тропа давалась на удивление легко: он просто не замечал преград, будучи увлечённым собственными бреднями.

– Любовь…Настоящая, чистая, светлая. Я часто думаю вот о чём: а знал ли я хоть раз, что такое эта самая любовь? Знаешь, женщины в моей жизни были подобны музам: они появлялись словно ниоткуда, и уходили словно в никуда… Они больше не возвращались, сколько бы я за ними не гнался. Все эти любовные истории в моей жизни были подобны узорам калейдоскопа. Яркие, манящие, чудные, но так быстро сменяющиеся друг за другом, и как следствие, исчезающие за пеленой жизни…

Ещё несколько раз Конте глупо оступался, замочил штанину и добрую часть ботинка, а дальше чуть не подвернул лодыжку и успел обругаться, на чём свет стоит. После, оказавшись с горем пополам на твёрдой земле, он с облегчением опустился на старую корягу. Ташлен догнал Конте и плюхнулся рядом, лишь слегка утерев лоб шарфом.

– А теперь… А теперь, Конте, я думаю…

Конте закатил глаза, после чего взбеленился так, что прервал своего меланхоличного друга, и не подбирая тактичных слов, вволю высказался:

– А теперь Ташлен заткнись и послушай меня пару минут. Тебя хочется откашлять и выплюнуть на асфальт, оставив под грязной подошвой каких-нибудь барыг. Понял, на что ты похож, Грегуар Ташлен? Нет? Так слушай: ты похож на улитку с проломанным панцирем, на кастрюлю без ручек, которую никто не желает снять с огня – вот настолько ты жалок, мой навязанный проклятым случаем друг. И я могу находить подобные презрительно гадкие примеры до бесконечности. Нет, это не значит, что ты полное дерьмо, нет. На самом деле, ты сам из себя делаешь морального урода, и столетнего, почти выжившего из ума старика. Прекрати думать и начни делать! Прекрати анализировать, просто следуй своим целям, если они у тебя вообще есть. Вот скажем, что мешает тебе лично написать с десяток книг за год-полтора?!

– А сколько из них будут хорошими, Конте?! Это снова выставлять на суд перед этими заносчивыми тварями свой труд – бессонные ночи и откровения души, чтобы опять быть оплёванным с головы до ног?!

– Да какая разница! Как можно слушать заносчивых тварей и тем более ровняться на таких?! Как можно ждать признания за то, что тебе самому противно?! За то, что ты делаешь лишь в угоду кому-то?! Знаешь что, дружок, ты ничем не отличаешься от тех уродцев в Монпарнасе, нет, ты даже хуже – ты безмозглое существо, которое бегает на посылках у каких-то шутов, которым посчастливилось занять стул первыми.

– Но они руководят всем этим производством, Конте! На их рецензии равняются издатели и читатели! Назови они венцом творения самую дрянную пьесу, так она не будет сходить с обсуждений на передовицах и по радио, а толпы читателей будут оставлять лестные комментарии, даже если им это и не нравится, они просто будут бояться выставить себя глупцами. Разве можно бороться с такой системой?! Да и стоит ли что-то дальше продолжать…

– Если бы я рассуждал так, как ты Ташлен, то я бы уже давно закончил свои дни где-нибудь на дне стакана в дешёвой забегаловке. Система… Ты думаешь, я не сталкиваюсь с системой? Или об меня не пытались вытереть ноги? Или мне не приходится бороться с подобными уродами? Разница в том, что мне чёрт побери нравится это противостояние! И я не даю возможности никому сомкнуть ряды, уступив своё место. Если ты сам себя не уважаешь, то как тебя могут уважать другие? Стоит ли продолжать… Если не стоит, тогда можешь сразу ложиться в гроб. Ничего не делая, хоть хорошо, хоть плохо, ты будешь стоять на месте. Единственное, к чему ты будешь ближе с каждым годом, так это к маразму. О, да! Несомненно, маразм – это единственное, чего у тебя будет в изобилии и что будет неизменно прогрессировать и идти вперёд! Не усложняй жизнь, Ташлен, судьба это сделает сама. А что дело до баб – то тут, как с читателями. Не копируй никого, будь собой и плевать что скажут другие. Не каждый корабль принимает море, но самых настойчивых и смелых чествует берег.

Высказавшись, Конте почувствовал отнюдь не облегчение, а капитальную усталость: он иссяк. Ташлен внимательно выслушал речь Конте, как прилежный ученик. Но вот сможет ли он вынести правильный урок?

Помолчав, они снова отправились в путь. По дороге Конте немного начал переживать, ведь после всего тишина подозрительно резала ему по ушам. Не имея до этих развесёлых дней радости тесного общения с представителями литературной Богемы, комиссару приходилось нелегко. В попытке разрядить обстановку и определить настроение искателя муз, Конте начал первым:

– Прости за проповедь, но я тоже привык говорить то, что думаю.

Ташлен вздохнул, но его голос не звучал поникшим:

– Знаешь, Конте, я вовсе не обижен на твои слова. Напротив, я ценю честность и правду, какой бы она ни была. Жалость она портит человека, делает его ленивым, тем самым опустошая изнутри. Теперь, когда ты открыл мне глаза на ничтожность моего существования, мне стало значительно легче. Потому