"Расследования Екатерины Петровской и Ко". Компиляция. Книги 31-50 - Татьяна Юрьевна Степанова

Зарецкий сделал уже знакомый Кате жест – закрыл лицо ладонями. Словно спрятался.

– Аглая наотмашь ударила связанную сестру по лицу: «Гадина! Рвань! Будешь меня век помнить за свой обман!» – Он выкрикнул это вновь тем самым фальцетом, высоким, визгливым, полудетским – то ли передразнивая Аглаю, то ли снова погружаясь в пучину собственной истерии. – Полина очнулась. Аглая начала ее бить без всякой пощады – кулаками по лицу, по туловищу – в грудь, в живот… Полина закричала и начала рваться из пут. Вопила пьяно: «Что ты делаешь, тварь?» И матом… Орала: «Ты сама обманщица, под беременную косила, да кто на тебя позарится, кому ты нужна, страшилище? Думаешь, голос твой всех заворожит? Да мужикам на шоу сиськи нужны и жопа, как у меня, а голос свой засунь себе в задницу!» И снова матом на Аглаю… Оскорбляла ее. И та в бешенстве…

– Что сделала Аглая? – спросил Гектор.

– Схватила топор, он валялся у двери. Она с размаху ударила Полину топором прямо в лицо. – Зарецкий отнял ладони и глянул на них. – Она разрубила ей лицо почти надвое… Столько крови… Фонтан… Полина рванулась со стула в агонии, задела головой цепочку от часов – ходиков на стене… желтые обои в цветочек… Стул опрокинулся, и она рухнула на пол вместе с ним. Умерла с топором в черепе… А я… я… я…

Он начал плакать – жалобно, как ребенок, и страшно, как мужчина, давясь слезами, хрипом…

– На меня попала ее кровь во время удара – на рубашку, лицо… Я вытер лицо и увидел, что у меня руки в крови… Аглая смотрела на меня. Я до конца дней не забуду ее взгляд. «Что ты наделала? – спросил я. – Ты ее убила». А она все пялилась на меня, а затем… Она мне улыбнулась. «Нет, Женчик, нет, дорогуша, – произнесла она. – Это не я. Это ты ее убил. На тебе ее кровь. Посмотри на свои руки, пацан… Я всем, всем скажу, что это ты… Что на тебя накатило внезапно, вспомнил плен из детства в Чечне, как убивали пленных солдат на твоих глазах, про которых ты мне столько рассказывал… Объявлю, что ты полный псих. Больной на голову. Эй! Кто-нибудь! На помощь! Он ее зарубил топором! – Она рванулась мимо меня к двери, хотела выскочить на улицу и все орала благим матом. – Он убил Полину! Мою сестру! Он псих!» И я… я понял, что она меня предала. Подставила. Использовала. И я не смогу оправдаться. Потому что весь в крови Полины, а она нет… Я испытал такую ярость, ненависть к ней в тот миг… Поднял с пола кочергу и ударил ее по голове в висок.

Пауза. Капли с мокрой листвы – кап… кап… Шумное хриплое дыхание Зарецкого…

– Я схватил керосиновую лампу. Мы ее зажгли в сумерках на посиделках. – Голос Зарецкого дрожал. – Швырнул на тело Аглаи. Я хотел ее уничтожить, испепелить за предательство и обман. Керосин выплеснулся, все вспыхнуло разом. Я забрал кочергу – ведь я же до нее дотрагивался… И выскочил из горящего дома. Я спешил к старому колодцу, мы его видели, когда приезжали в Пузановку, я хромал на протезе – мне надо было как можно скорее смыть с себя кровь и бросить в колодец на дно кочергу. Чтобы никто ее никогда не нашел. Я начал крутить ворот, набирая ржавое ведро воды. Я выбивался из сил – огонь могли заметить, хоть деревня была безлюдной, но по дороге ездили постоянно. И тут колодец обрушился. И я упал вниз.

– Тебя оглушило бревном? – спросила Катя. Она наконец-то собралась с духом, чтобы задать ему вопрос.

– Нет. Ничего меня не брало, никакие бревна, хотя в тот момент я подумал, что умер или умираю… Да я и желал смерти. – Тромбонист Зарецкий глянул на нее. – Но я не сдох в колодце. И сейчас с тобой мы там не сдохли. Что за сила меня бережет?

Катя не знала, что ему отвечать. Выдерживать его взгляд было невыносимо.

– Я бухнулся в воду, – продолжал Зарецкий уже тише. – Думал, что тону, но сразу нащупал ногами старые гнилые бревна. А те, что упали вместе со мной, застряли поперек сруба, осыпавшаяся земля понизила уровень воды. Я выбрался на бревна. Сначала закричал от страха… от ужаса… инстинкт сработал… А потом вспомнил – я же убийца… Я перестал орать. Сидел в колодце, слышал пожарную сирену, полицейскую сирену, голоса, запах дыма, шум машин… Пожарные не воспользовались колодцем, потому что он обвалился. Я решил, что никогда не поднимусь наверх, умру в темноте… Мой протез во время падения ободрал культю, отстегнулся, я его пытался нащупать на дне, еле нашел. Я сильно замерз… Но сознания не терял ни на одну минуту, хотя жаждал отключиться. На рассвете пожар, видимо, потушили и все убрались из Пузановки. Я не слышал сирен и голосов. Я понял, что умирать в заброшенном колодце буду долго – у меня ведь имелась вода, и я ее пил. Пройдут недели, прежде чем я загнусь… Ужас охватил меня, и я решил – позову на помощь, чтобы меня спасли, но сначала надо дождаться утра, света – осмотреть себя, смыть кровь, если она еще на мне осталась. И придумать историю о том, что я невиновен. У меня было достаточно времени в запасе. И я сочинил свою историю. Настал белый день, я осмотрел себя, рубашку, замыл ее, порвал, уничтожая ту часть на груди, где были пятна крови. И вдруг снова услышал полицейскую сирену и голоса людей. И я позвал на помощь. Полицейские меня вытащили из колодца. А я им потом рассказал то, что придумал, сидя в срубе.

Катя внимала его речам почти со страхом – череда событий из жизни тринадцатилетнего подростка-убийцы, сравнившего некогда себя с Марсием – жертвой из мифа. Если он – Марсий, то страшный колодец, в котором и она едва не погибла, тот, что показывали некогда в античных Келенах[59]…

– Полицейские купились и поверили мне, что я многое забыл из-за падения в колодец. Потерял память. И все мне поверили. Все меня жалели, – продолжал Зарецкий. – А я помнил каждую деталь и жил в постоянном кромешном ужасе, что меня разоблачат. Но проходили дни, дело полиция быстро закрыла, они решили, что убийца – Воскресенский,