Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

и исписывая ее формулами и числами. — Полицейские тоже интересуются наукой, честное слово. В последнее время я столько прочитал об институте, физике и физиках, что невольно увлекся.

— Понятно, — сказал Такубара таким тоном, что детектив сделал неизбежный вывод: понятно доктору только то, что об истинной причине своего интереса Сильверберг говорить не собирается. — Но вы спросили не о науке, а о моих уважаемых коллегах, один из которых так неожиданно ушел в мир иной.

— Науку делают люди, — назидательно произнес Сильверберг. — Я слышал, что в научном мире кипят порой шекспировские страсти. Конечно, я не настаиваю на своих вопросах и немедленно уйду, если вам этот разговор почему-то неприятен.

Детектив сделал ударение на слове «почему-то». Такубара удрученно покачал головой.

— Понятно, — повторил он, давая на этот раз понять, что намек принят во внимание, и ответит доктор настолько откровенно, насколько позволят его щепетильность ученого и человеческое достоинство.

— Они занимались проблемами, не связанными с работой коллайдера?

Об этом Сильверберг успел услышать в разговоре с молодым постдоком в холле библиотеки. Сам постдок работал в группе, как он выразился, «наиболее приближенной теоретически к изучению физических процессов, происходящих при столкновениях быстрых ядер на энергиях от десяти до пятидесяти тераэлектронвольт». По этой причине постдок относился к «прочим теоретикам» с некоторым пренебрежением, что и позволило Сильвербергу получить довольно любопытную информацию.

— Я тоже, — сдержанно ответил Такубара, — занимаюсь проблемами, не связанными, во всяком случае прямо, с работой коллайдера. Видите ли, детектив, теоретическую физику невозможно ограничить конкретными задачами. В институте несколько групп занимаются, например, теорией суперструн и М-бран…

— Мембран? — уточнил Сильверберг.

— Эм-бран, — повторил Такубара с оттенком классического превосходства мастера над «чайником».

— И вы тоже?

— Я тоже. Но доктор Пранделли и доктор Кольбер, мир его праху, занимались другой важной проблемой: физической природой темного вещества во Вселенной.

— Ага… — пробормотал Сильверберг. — Читал о темном веществе. Никто его не видел, хотя во Вселенной его гораздо больше, чем обычного вещества, из которого состоим мы с вами.

Такабура бросил на Сильверберга изучающий взгляд. «Ну-ну, — говорил он. — А вы, детектив, не так просты, как хотите казаться. И интерес ваш не прост».

— Именно так, — произнес он вслух.

— Я слышал, у них был очень разный подход к проблеме?

«Интересно, — сказал Такубара взглядом, — что вы еще слышали».

— Очень разный, верно. Вас интересуют детали? Не думаю, что смогу популярно объяснить разницу. В двух словах: доктор Пранделли придерживался одной из главных на сегодня гипотез. Он полагал, что темное вещество состоит из субатомных частиц, таких, как аксионы, фотино и массивные нейтрино. Никто эти частицы, правда, еще не наблюдал, но теоретически они, несомненно, существуют. А у доктора Кольбера была очень экстравагантная гипотеза о том, что темное вещество физически находится в другой вселенной, а в нашей проявляет себя исключительно своим гравитационным полем. Недавно, правда, доктор Пранделли и доктор Кольбер опубликовали несколько… три, если мне память не изменяет… совместные работы. Это расчеты распределения масс темного вещества в конфигурационном… прошу прощения, я увлекся…

— Очень интересно, — вежливо сказал Сильверберг. — Но я о другом. Вы сказали: совместные работы. И в то же время: разные характеры, разные теории. Споры, да? Ссоры? Раздоры?

— У вас, полицейских, одно на уме, — попался на удочку Такубара. — Споры не обязательно становятся причиной личной вражды. К моим достойным друзьям это точно отношения не имеет.

— Безусловно, — подхватил Сильверберг, — я и хотел сказать, что…

Он сказал все, что хотел сказать. Через полчаса детектив вышел из кабинета, удовлетворенный полученной информацией и имея, во-первых, что передать Розенфельду, а во-вторых — о чем спрашивать профессора Ваманкара, в кабинет которого постучал спустя минуту.

* * *

— Ситуация такая, — докладывал Сильверберг вечером того же дня, сидя на неудобном стуле, но сумев все-таки вытянуть ноги и устроиться с относительным комфортом. — Названия работ, содержание и всякие физические термины мне записали на диск, ты сможешь прочитать и…

— Я знаю названия работ и о чем там речь, — перебил Розенфельд. — Ты мне расскажи, как эти двое уживались друг с другом.

— Плохо уживались. Оба учились в Гарварде, окончили в один год, но потом на десять лет их пути разошлись: Пранделли работал в Смитсоновском институте, а Кольбер — в МИТе. Кольбер женился, Пранделли женился и развелся. Когда оба стали работать здесь, в отделе перспективных проблем, Кольбер был женат, а Пранделли холост и часто бывал у Кольбера, познакомился с его женой Луизой, а еще полгода спустя Луиза от мужа ушла. Уехала из города, и какое-то время Кольбер с Пранделли проводили вечера вдвоем — первому нужна была моральная поддержка, и второй ему эту поддержку оказывал, пока несколько месяцев спустя Луиза не вернулась, и оказалось, что за это время они с Пранделли успели зарегистрировать свой брак в мэрии Лос-Анджелеса. Можешь представить, как это воспринял Кольбер. Мне так и не удалось выяснить, был ли у Пранделли тайный роман с Луизой, когда она еще состояла в браке, или она ушла от мужа не из-за связи с его коллегой. Никто толком не знает, а может, не хочет рассказывать… Такубара намекал на то, что роман имел место, но формально Пранделли семью не разбивал. Кольбер мог быть убежден, что Луиза крутила с Пранделли, но не имел тому доказательств.

— Вот и мотив, — многозначительно сказал Розенфельд.

— Ты серьезно? — удивился Сильверберг. — Это было семь лет назад! Страсти притупляются. К тому же, у кого был мотив? Кто у кого жену увел? Ну, или перехватил? Пранделли у Кольбера, а не наоборот. Если у кого и был мотив семь лет назад, то у Кольбера.

— Ну да, — неопределенно протянул Розенфельд, думая о чем-то своем.

— Давай определимся, — раздраженно сказал Сильверберг. — Если ты опять о сердечных ядах, то ничего подобного не было. Забудь.

— Уже забыл, — примирительно сказал Розенфельд.

Сильверберг подозрительно посмотрел на приятеля.

— Продолжай, — сказал Розенфельд. — Итак, сердечные страсти улеглись, согласен. Семь лет, действительно… А страсти научные?

— Я не разобрался, кто там что исследовал…

— Неважно, — перебил Розенфельд. — То есть важно, конечно, но это моя проблема. Как они уживались в институте?

— Об этом мнения самые разные, но я склонен больше доверять доктору Такубаре, его кабинет как раз между кабинетами Кольбера и Пранделли, так что оба приходили к нему дискутировать. Бывало — вместе, а чаще Такубара слышал их голоса то из кабинета Кольбера, то из кабинета Пранделли. Доктор говорит, что в первые годы — а он сам занял этот кабинет лет пять назад — дискуссии были вполне мирными, но — опять же, по словам Такубары — Пранделли почти всегда оказывался прав, а Кольбер ошибался. Пранделли уважали, его гораздо чаще, чем Кольбера, приглашали на конференции, о нем даже передача была по каналу Си-Би-Эс. А Кольбера многие — даже