Убийство в подарок - Карен Дюкесс

– То есть она национализировала птиц? – уточняет Уайетт.

– Откуда ты вообще это взяла? – удивляется Эмити.

– Не знаю, – пожимаю я плечами. – Может, об этом упоминалось в истории о маленькой деревне, которую мать мне часто рассказывала.

Писательница водит пальцем по экрану телефона.

– Это не выдумка. Такой суд действительно состоялся в шестнадцатом веке, и с тех пор королевская семья каждое лето проводит на Темзе торжественную перепись местных лебедей, которых взвешивают и осматривают на наличие травм. Жаль, что церемония будет только в конце июля. Вот бы посмотреть. Только представьте: инвентаризация лебедей.

Студия Гордона располагается на первом этаже здания, примыкающего к общественному бассейну, на фасаде которого висит объявление «Закрыто на неопределенный срок». В студии две пары пожилых женщин танцуют румбу. Человек в типовом костюме хореографа – черная футболка с рукавами и V-образным вырезом, черные трико и мягкие черные балетки, – который ничуть не льстит его слегка пузатой фигуре, кружится вокруг учениц, нараспев повторяя:

– И назад, в сторону, вместе. И вперед, в сторону, вместе. – Заметив нас, он скользит к нам, крича через плечо: – Бедра! Двигаем бедрами, дамы! – Руководитель студии останавливается перед нами, развернув ступни в первую позицию, и спрашивает: – Интересуетесь уроками танцев?

Уайетт с изяществом Хамфри Богарта в «Мальтийском соколе» раскрывает блокнот.

– Вы Гордон Пенни, бывший муж Трейси Пенни?

Гримаса разочарования на лице хореографа говорит о том, что он забыл о фиктивном расследовании. Он проводит рукой по голове, словно убирает волосы назад, но это, видимо, прежняя привычка, поскольку он почти лыс, лишь несколько одиноких прядей перекрещиваются на голом черепе.

Гордон вздыхает.

– Первый и единственный, – подтверждает он.

– Если не возражаете, мы зададим несколько вопросов, – говорит Уайетт.

– Минуту. – Гордон поворачивается к ученицам и хлопает в ладоши: – Итак, дамы, отлично потрудились сегодня. Боюсь, придется закруглиться пораньше.

Гордон выключает музыку. Раздаются приглушенные охи и ахи – вероятно, ученицы тоже вспоминают, что происходит в деревне на этой неделе. Дебелая женщина с волосами фиолетового оттенка шлепает Гордона по бедру.

– Надеюсь, ты никого не убил, прохиндей!

– Тебе не нужно алиби? – спрашивает другая. – Я могу сказать, что ты всю ночь был со мной и я знаю это абсолютно точно, поскольку глаз не сомкнула!

Женщины смеются.

Потом они забирают свои вещи и выходят из студии. Гордон приглашает нас сесть на складные стулья, выстроившиеся вдоль стены. Выдвинув один из них, он устраивается напротив нас. Эмити тянет руку и похлопывает его по колену.

– Наши глубочайшие соболезнования, – говорит она. – Какой ужас – потерять близкого человека при таких чудовищных обстоятельствах.

– Да-да, – кивает Гордон. – Сейчас разрыдаюсь.

– Как долго вы были женаты? – спрашивает Эмити.

Мнимый вдовец дает нам краткий отчет. Они с Трейси прожили в браке пятнадцать лет. Семь лет назад они переехали из Манчестера, намереваясь вместе руководить танцевальной студией.

– Я думал, она наконец нашла свое дело после того, как перебирала одно увлечение за другим. Сначала плавание с аквалангом и все эти «давай переедем на Багамы и откроем школу дайвинга». Потом лошади: говорила, что никогда не была так счастлива, как во время работы лошадиным психологом в Уитби.

– Помогала беспокойным лошадям? – удивляется Уайетт.

– Да нет, детям с помощью лошадей. Ну, знаете, проблемным детям. То есть не проблемным, а с мозговыми нарушениями. Пациенты жили в интернате рядом с конюшней и приходили кататься каждую неделю.

– Дети с особенностями развития? – иначе формулирует Эмити. – Вы, наверно, имеете в виду иппотерапию. Я слышала об этом. Занятия с лошадьми, общение с ними очень успокаивает и помогает сохранять самообладание.

– Вам виднее, – бурчит Гордон. – Ну так вот, наконец Трейс остановилась на танцевальной студии, но потом бросила и ее. Увлеклась парикмахерским делом, окончила курсы, и на́ тебе: пять лет назад открыла салон. И бизнес процветал. Хорошо, конечно, но студия осталась на мне. Будто это была моя мечта, а не ее.

Трудно представить, что о таком можно мечтать. Танцевальная студия выглядит плачевно. Стулья старые, с рваными виниловыми сиденьями. Пианино в углу стоит без дела, магнитофон устарел. Гордон кажется искренним, и я подозреваю, что Роланд Уингфорд написал его роль приближенной к реальной ситуации, чтобы упростить дело. Возможно, Гордон и Трейси на самом деле были женаты и он оказался втянутым в спектакль, как только она согласилась изображать жертву.

– У Трейси были враги? – спрашиваю я.

– Вроде недовольных клиентов? Я таких не знаю. Правда, владелец здания вставлял ей палки в колеса, жаловался, что она нерадиво относится к помещению. Ей казалось, что он хочет ее выставить. Но проблема вроде бы уже решилась.

Я записываю: «Владелец здания» – и спрашиваю, где его можно найти. Гордон сообщает, что его зовут Берт Лотт и у него канцелярский магазин в деревне.

– А где вы были вчера вечером? – задает принятый в таких случаях вопрос Уайетт.

– Работал здесь примерно до пяти, потом пошел в бар выпить пива. Затем вернулся в студию и смотрел телик. Никуда не отлучался. Разве что ненадолго. Ну, вы понимаете, в уединенный кабинет.

– Что смотрели? – уточняет Уайетт.

– Скачки. Я сделал несколько ставок и ждал результатов.

Он говорит непринужденным тоном, но показная небрежность в голосе наводит на мысль, что он пытается оправдать свою страсть к азартным играм или преуменьшить ее, будто не принимает это занятие всерьез и не особенно увлекается им. Один из бойфрендов матери обычно именно так и рассказывал о ставках на скачках: мол, глупая забава, чтобы отвлечься, и он не придает ей большого значения и не тратит на нее слишком много времени и денег, хотя на самом деле он каждое лето неделями торчал на ипподроме в Саратоге и имел аккаунт на интернет‐тотализаторе. Именно его одержимость игрой стала для мамы камнем преткновения, и она порвала с ним из-за его пагубной привычки. А он, насколько я помню, был приятным человеком, уравновешенным и по-хорошему забавным. Вот насколько мать ненавидела азартные игры.

Уайетт все еще разговаривает с Гордоном о скачках.

– И как, подфартило вам? – спрашивает он.

– В первом забеге я поставил пять фунтов на Безнадежного Романтика. И проиграл.

Эмити смеется, и Гордон сердито зыркает на нее. Он относится к своей роли ужасно серьезно.

– А потом? – интересуется мой коллега.

– Во втором я возлагал надежды на Пасмурный День, а он не попал даже в тройку лидеров. В третьем пытался угадать трех финалистов, тоже безуспешно. Потом, в последнем забеге, я поставил на Илистую Низину и Виноградную Весну, и на мой счет упали тридцать фунтов. То есть под конец мне все‐таки повезло.

– Виноградная Весна,