Убийство в университете - Фейт Мартин

— Да, я знала ее довольно хорошо.

— На чем она играла?

Молли Фэйрбэнкс моргнула.

— На гобое, — быстро ответила она. Слишком быстро.

И Хиллари поняла, что она лжет. Ее убеждали в этом две вещи: во-первых, чутье следователя, а во-вторых, то, что она уже достаточно неплохо представляла себе Еву Жерэнт. К чутью она относилась с некоторой настороженностью — интуицию к делу не пришьешь, да и заводит она порой совсем не туда. Но Ева Жерэнт ни за что не стала бы играть на гобое. Для француженки из Лилля этот инструмент был слишком зауряден. Нет, она выбрала бы что-нибудь дерзкое, сексуальное. Например, тенор-саксофон. Или электроскрипку, как у рок-звезд. Или пошла бы по строгой классике — виолончель, контрабас. Инструмент, который позволяет отдаться порыву.

Но не гобой, нет, не гобой.

Зачем же учительница лжет?

— Должна признаться, что не могу представить ее себе с гобоем, — спокойно сказала Хиллари и с удовольствием заметила быстрый взгляд, который, прищурившись, бросила на нее собеседница.

Потом во взгляде возник гнев — это Хиллари тоже очень хорошо понимала. Молли Фэйрбэнкс не любила лгать. Ложь не сочеталась с ее представлениями о себе.

А потом Хиллари почувствовала, что собеседница ее побаивается.

Вот это уже было интересно.

Да, обычно разговор с полицией — дело в жизни большинства людей редкое — заставляет расспрашиваемого насторожиться, однако настороженности этой обычно сопутствует тень любопытства, нотка интереса, толика напускной храбрости.

Страх этой женщины был гораздо глубже. У него были причины. И от этого Хиллари стало совсем уж интересно.

Ну-с, пугать так пугать.

— Вы ведь, кажется, концертировали? — спросила Хиллари — разумное предположение, учитывая ситуацию. Она знала, что колледжи Оксфорда, даже те из них, что не имеют к университету никакого отношения, предпочитают нанимать лучших из лучших. Простая логика, но и без того насторожившийся подозреваемый услышит в ней угрозу, которой на самом деле нет.

Молли Фэйрбэнкс рассмеялась. Смеялась она как лошадь. И кажется, не особенно боялась угроз. Видимо, она была из тех, кто быстро приходит в себя.

— Боюсь, что в Альберт-холл меня не приглашали, — кратко ответила она, с подкупающей честностью подведя итог своей жизни.

Хиллари кивнула.

— Вы были хороши ровно настолько, чтобы понимать, что этого мало. Наверное, это больно, — негромко сказала она.

Карие глаза прожигали ее насквозь, как лазеры. Страха как не бывало. Только решимость и вызов.

— Психологический ход, верно? Нынче полицейские любят разыгрывать из себя Фрейда, не так ли?

— Почему же сразу Фрейда, — автоматически огрызнулась уязвленная Хиллари. — Тогда уж Юнга. На худой конец — Ницше.

И тут они вдруг обе рассмеялись.

— Хотите чашечку кофе? Я держу у себя банку растворимого и чайник, — предложила Молли. — Это, конечно, строжайше запрещено правилами, но студенты не осмеливаются выдать меня на расправу.

В это Хиллари поверила сразу и с благодарностью приняла очередную за сегодняшний день чашку кофе.

Кофе много не бывает.

— Расскажите мне о Еве, — попросила она, устраиваясь на высоком табурете и глядя, как пальцы с широкими костяшками насыпают в чашку кофе и сахар. Учительница стояла спиной, и Хиллари была хорошо видна затвердевшая спина и напрягшиеся лопатки.

Значит, она попала в десятку. Молли Фэйрбэнкс и погибшую девочку определенно что-то связывало. И уж точно Ева не была для нее одной из многих.

Но если Ева Жерэнт приходила сюда не за уроками музыки, то зачем?

Может быть, Молли лесбиянка? А Ева могла работать на оба фронта — по крайней мере, с теми, кто платит.

Нет, тут у Хиллари не сходилось. Не то чтоб ей трудно было представить раскованную Еву, которая не решается попробовать что-то новенькое. Просто она была практически уверена, что этой женщине, будь она лесбиянкой, достало бы терпения — да, поистине лошадиного терпения — и воспитания для того, чтобы не охотиться у собственной норы.

— Если я правильно понимаю, вы собираете сведения о ней с того самого момента, как впервые приехали сюда на вызов, — элегантно вывернулась Молли. — Ходят слухи, что причиной смерти послужила передозировка наркотиков. Вот уж это чушь собачья.

Хиллари кивнула.

— Да, все ее подруги в один голос говорят, что она была резко против наркотиков. Хотя, конечно, не исключено, что только для видимости.

— Чушь собачья, — твердо повторила Молли.

На ней были черные слаксы и черная шелковая блуза со свободным вырезом. На шее висела одна-единственная низка жемчуга, усомниться в неподдельности которого было невозможно.

При этом Хиллари с легкостью могла представить себе, как эта женщина надевает резиновые сапоги и в сопровождении целой стаи кокер-спаниелей решительно шагает по сельской дороге, готовясь сразиться хоть с Женским институтом, хоть с вандалами, посмевшими изрисовать стену автобусной остановки. Англичанка до мозга костей, соль земли, вымирающий тип.

Отец ее мог быть кем угодно, от отставного полковника до мирового судьи, а может быть, имел «дело в городе». Сама она пошла в хорошую начальную школу, затем поступила в закрытую женскую школу, а потом — Роэден или, например, Челтнэм-колледж для молодых девиц.

Жила она, скорее всего, более чем скромно, скрупулезно платила налоги, на дух не переносила глупцов. И умела сказать «чушь собачья» со всей страстью сердца.

Эта женщина — и лжет полиции? Не сходится, хоть убей. Никак не сходится.

— Вы собирались рассказать мне, что вы думаете о Еве, — напомнила Хиллари, подпустив в голос стали. Самую малость, но достаточно для того, чтобы учительница поняла: выкрутиться ей не удастся.

Молли Фэйрбэнкс вернулась с двумя кружками кофе и одну из них протянула Хиллари.

— В самом деле? Дайте-ка подумать. Она была типичной француженкой — я хочу сказать, что она могла натянуть мешок и все равно выглядеть красавицей. Сообразительна, но не выдающегося ума — в плане учебы, конечно. Считала, что весь мир создан для нее и она может делать с ним что пожелает. Знала, чего хочет, и готова была трудиться, чтобы этого достичь. Последние два качества редко встречаются у столь юных людей, вы согласны?

Хиллари была согласна. Она работала в полиции, ей ли не знать. Очень многие в молодости не знают, чего они хотят, а если и знают, то не имеют никакого желания утруждать себя ради этого.

— Она хотела быть дизайнером одежды, возможно, иметь собственную линейку и бутики, да? — сказала Хиллари. Подтвердить сведения никогда не помешает.

— Да, верно. Этим она тоже занималась. Мне кажется, у нее был порок сердца… или, возможно, аневризма, или инсульт? — предположила Молли. — Такое порой случается. Умнейший студент, лучший из лучших — и такой конец. Люди стали забывать, что такого рода