Четвертая подсказка - Кацухиро Го

В результате Хасэбэ фактически ежегодно добивался просто ошеломительных результатов по числу задержанных им преступников. Он был настоящим теневым боссом в отделе уголовных преступлений, с которым приходилось считаться даже начальнику всего отделения. При этом его не интересовал карьерный рост. Напротив, он видел свое предназначение в том, чтобы помогать продвижению вверх своих младших товарищей.

Почитавшие Хасэбэ люди звали его по прозвищу – Хасэко. Это дозволялось только тем, за кем такое право признавал сам Хасэбэ. Если по прозвищу к нему обращался кто-то, не получивший на это одобрения, Хасэбэ такое обращение игнорировал, будь это даже начальник. Когда на четвертом году службы в отделе уголовных преступлений Цуруку смог немного отличиться по работе, он набрался смелости и попробовал это обращение – «старший товарищ Хасэко». И испытал сильнейшее волнение, когда услышал в ответ: «Чего тебе?»

Поговаривали, что Главное полицейское управление переманивало Хасэбэ к себе. Его также хотели заполучить и полицейские отделения всех криминогенных районов вроде Синдзюку и Икэбукуро, но он отклонял все предложения. «Хочу, чтобы кости мои покоились в отделении Ногата…» Именно благодаря послужному списку Хасэко позволялась такая невероятная своенравность. Главный борец с преступностью всего отделения Ногата, Хасэбэ был в том возрасте, когда до выхода на пенсию оставалось всего несколько лет.

Четыре года назад летом Цуруку уже был начальником отдела уголовных преступлений. Хотя он был младше Хасэбэ по возрасту и старше по должности, их отношения были настолько хорошими, что, улучив свободное время, они вместе ходили выпивать. Поэтому Цуруку просто обомлел, когда после звонка одного из сотрудников отделения он прибежал в магазин и открыл еженедельный журнал. И даже вроде как подумал: «Да разве эта статья – не распространенный в наше время фейк?» Вернее, Цуруку захотелось подумать таким образом…

«У любой распущенности должен быть предел! Поразительная наклонность господина сыщика!» – таков был заголовок статьи, написанный на фоне черно-белой фотографии. Лицо, задранное к небу, не замечающее направленной на него камеры, даже притом что глаза были закрашены черной полоской, без всякого сомнения было лицом Юко Хасэбэ.

Согласно статье, местом действия была автомобильная стоянка при зеленом парке, в котором незадолго до этого группа малолетних хулиганов избила одного из своих, нанеся ему тяжелые увечья. Время действия – глубокая ночь. Ответственный за это происшествие сыщик Хасэбэ, возвращавшийся после встречи с семьей потерпевшего, в одиночестве пришел на стоянку и неспешно расстегнул брюки. После чего занялся самоутешением.

Хотя соответствующее место на фото было ретушировано мозаикой, по силуэту мужского органа было понятно, что мужчина на фото вовсе не справляет малую нужду.

Статья в журнале была написана после тщательного изучения биографии Хасэбэ. По ней было ясно, что он не случайно оказался в кадре. Главный борец с преступностью отделения Ногата попал под прицельный огонь. Другими словами, имелась причина, по которой еженедельник решил следить за Хасэбэ. Иными словами, такое неоднократно происходило и ранее: на месте жестокого преступления Хасэбэ украдкой предавался самоутешению.

Говорят, когда Хасэбэ вызвал к себе полицейский инспектор, его лицо было мертвенно-бледным. О результатах разбирательства было сообщено непосредственному начальнику, то есть Цуруку: «Хасэбэ все признал и хочет уволиться…»

Цуруку не стал встречаться с Хасэбэ. Сразу же после этого он видел коллегу в комнате следователей, но отвел глаза в сторону. В свою очередь, Хасэбэ тоже не заговорил с Цуруку. Просто собрал вещи и ушел.

Цуруку также перестал звонить Хасэбэ. И решил, что не будет отвечать на звонки, если тот ему позвонит. Цуруку счел, что Хасэбэ его предал. «Он разрушил мое доверие, мое уважение, проведенное вместе время… Он разрушил все».

– Знаете, негодующих телефонных звонков и писем тоже было выше крыши, – произнес Цуруку.

Смысла скрывать произошедшее от Руйкэ не было, тем более что обо всех обстоятельствах этой истории и о том, что Цуруку относился к Хасэбэ как к своему учителю, было сообщено инспектору Главного управления полиции. Правда, сейчас Цуруку раздражало то, что об этих постыдных вещах приходится рассказывать юнцу, способному в пару к деловому пиджаку надевать белоснежные кроссовки.

Руйкэ, сотрудник группы по расследованию особых преступлений, пристально всматривался в Цуруку своими узкими и блестящими черными глазами. В зале для совещаний не оставалось никого, кроме нескольких сотрудников, ответственных за телефонные звонки. Никаких заслуживающих внимания отчетов не поступало, было тихо, и поэтому Цуруку продолжил рассказывать, приглушив голос:

– Некоторые из этих звонков и писем были угрожающими.

– Были угрожающими и…

– Господин Руйкэ, неужели вы всерьез думаете, что там можно найти какую-нибудь зацепку, касающуюся Судзуки?

Сотрудник, отправленный искать в шкафчиках тогдашнюю корреспонденцию, наверное, вскоре вернется, неся картонные коробки. История, о которой рассказал известный еженедельник, была беспрецедентно позорной, а реакция людей на нее – колоссальной. Было много негодующих и враждебных писем – не только от жителей района, что было ожидаемо, но и из других префектур тоже. Немало было и таких, в которых полиции угрожали расправой. Как это часто бывает, в письмах были бритвенные лезвия, тексты с угрозами от ультраправых организаций и даже загадочные сутры, написанные кисточкой на тридцати листах специальной почтовой бумаги. Был и фотоколлаж, на котором начальник отделения и Хасэбэ показывают друг другу свои причинные места. Нельзя было удержаться от смеха, но вместе с тем пробирал озноб от мысли, как много сил тратят люди на создание таких гадостей.

В отделении Ногата в качестве меры предосторожности хранились все присланные предметы, хранились и записи телефонных разговоров. Как говорится, людская молва – на семьдесят пять дней [13]. Похоже, впрочем, современное информационное общество не настолько терпеливо, и буря начала затихать по прошествии недели. До тех пор, пока Тодороки не вызвал ее вторую волну своим неосторожным высказыванием.

– Действительно, единственным заметным огрехом в нашей работе за последнее время была та история. Но это было четыре года назад, и – прошу прощения, что так говорю, – это не то, чтобы кто-то умер, или что мы оговорили кого-то в совершении преступления. Можно понять, когда ругают людей, присвоивших казенное имущество или совершивших бухгалтерский подлог, и называют их ворами денег налогоплательщиков. Можно понять, когда бесит, если полицейские, которые обычно следят за общественным порядком, сами превышают скорость или совершают кражу в магазине. Но мастурбацию на улице, оставляя в стороне этическую сторону вопроса, вряд ли можно назвать действием, наносящим кому-то прямой ущерб. Нарушением «Постановления о предотвращении действий, доставляющих неудобства другим гражданам» или уголовной статьи «Публичное совершение непристойных действий» это тоже считать нельзя, так как не было намеренной демонстрации кому-либо. Малозначительное похабство. Так что это – «постыдный проступок», не более того.