Антология советского детектива-48 - Николай Иванович Леонов

– Меня привез ваш друг Сережа и попросил помочь вам…

– А где он сам? – шепнул я осторожно.

– Внизу. Время ведь – десятый час, его не пустили…

– Ага, его не пустили, а тебя, светило медицинское, пустили?

– Ну конечно, – сказала она. – Я этих теток внизу загипнотизировала…

Елки-палки, может, это у меня от боли памороки начались? Со страхом я смотрел на нее, как из засады высунув голову из-под одеяла. И сестричка палатная, зараза, провалилась куда-то! Шевельнуться не могу – эта ненормальная чего хошь теперь может вытворять со мной.

– Не бойтесь, не нервничайте, расслабьтесь, я не сделаю больно, – спокойно объясняла придурочная шабашовка. – Дотрагиваться до вас я не буду, напрасно ежитесь, я работаю бесконтактно… Сейчас вы ощутите в спине тепло от моих рук… Боль незаметно легко уйдет…

Полный сикамбриоз – я хотел заорать, позвать кого-нибудь, но было стыдно, просто закрыл глаза от страха.

Скинув с меня одеяло, она водила надо мной руками, что-то неразборчиво бормотала, тихонько сопела – по-моему, моей полоумной целительнице не мешало самой подлечить аденоиды. Потом она положила мне ладони на хребтину, еле-еле касаясь спины, – я начал авансом подвывать от ужаса предстоящей боли.

– Ой, какие же вы, мужики, нетерпеливые, – вздохнула Джина. – У вас прорыв чакры между седьмым и восьмым позвонком… Сейчас я вам помогу…

И обрушила мир.

Двумя руками уперлась в позвоночник и резким ударом, будто прыгнула на меня, вправила выскочивший диск. Костяной треск, мгновенная мгла от невероятной вопящей боли, глухота, мой животный рев и пещерный порыв – как у недобитого медведя – раздавить эту ничтожную говнизу.

По-моему, я ее уже сграбастал в охапку, но не успел придушить, поскольку она заполошно верещала:

– Погодите, погодите! Посмотрите – вы же стоите на ногах!..

Я стоял на ногах – без костылей, без помощи этих паскудных гиппократов. Она вылечила меня. Гениальная прохиндейка, недоучившаяся медсестра, чернявая тощая волшебница с чародейской силой в костлявых тоненьких ладошках.

Я точно знаю – в ней бушевало таинственное знание инобытия, взошедшее на дрожжах мелкого шарлатанства и пустякового циркового жульничества.

Конечно, мы были с ней одного поля ягодицы. Всегда я боялся кому-нибудь задолжать. Не мог же ей просто дать деньжат! Сначала хотел по-честному рассчитаться, а потом вдруг заметил, что мне очень приятно устраивать ее судьбу. И жутко интересно.

Я возил ее по всем знаменитым знакомым, с моей подачи она начала помаленьку врачевать режиссеров, писателей и генералов. Потом пошло-поехало – госбоссы и крутые деловики, моссоветовские шишки и жены цековских командиров. Был в ней азартный размах гражданки Хлестаковой и таинственный шарм бесовщины, никогда она не мельчилась, играла с апломбом – лечила или бесплатно, или за огромные деньжищи.

Тогда уже подкатила золотая пора шальных бабок – за магические пассы Джины, за душевные разговоры, за реальное или внушенное исцеление, за принадлежность к избранному кругу ее пациентов, чьи имена якобы хранились в секрете, но почему-то были известны всем, – за все за это никаких монет было не жалко! А в газетах ее разоблачали и восхищались, топтали и свидетельствовали, издевались и сообщали о чудесах – она стала наразрыв и нарасхват. Потом подлечила дочку какого-то члена Политбюро – и начала регулярно вещать по телеящику. И незаметно быстро моя крестница на этой шумной ярмарке плутов и самозванцев превратилась в культовую фигуру.

Мы жили так стремительно и полно, что как-то так странно получилось – ни разу и не нырнули мы с ней в койку. А потом она познакомила меня с Мариной – и все делишки насчет задвижки с ней сами отпали.

Но из всех моих знакомых баб только Джина Бадалян приехала ко мне в лагерь, в Пермскую исправительно-трудовую колонию № 11. Заблатовала все начальство, всем дала в лапу, всем пасть хмельным медом смазала, привезла полный джип продуктов для нашей братвы, огляделась и сквозь слезы бодро сказала:

– Ништяк, гасконский братец Дертаньянц! По-вашему, по-мушкетерскому – алагер кум алагер, а по-нашему – в лагерях как в лагерях…

– Думаешь? – не поверил я.

– Знаю. Как поет Левка Лещенко, «не надо печалиться, вся жизнь впереди…».

А может, мне, дураку, надо было жениться на ней?

Наверное, нет. Я ведь уже встретил Марину. Самое большое и острое счастье в жизни. И потерял ее…

…А на двери ее кабинета была привинчена сияющая бронзовая доска – «PRESIDENT GEENA BADALYAN».

– Слушай, президент, сними срочно мемориальную доску! – попросил я сердечно.

– Это еще зачем?

– Русских посетителей твоей международной шарашки пугаешь до смерти – они ведь это безобразие читают или как «геенна», или как «гиена». Нехорошо! Ты, можно сказать, светило наше национальное, а прозываешься как-то враждебно-оскорбительно. Как говорят нынешние придурки, весь имидж себе описаешь…

– Ништяк! – отмахнулась Джина, усаживая меня в громадное покойное кресло. – Мой имидж не описаешь – я кутюрье и совладелица великой фирмы «Новые платья короля». Ты заметил, кстати, что чаще всех говорят – «дураков нет!» – самые безмозглые дураки?

– Ну да, они это заявляют, когда у них умники денег просят, – усомнился я. – Я вообще считаю, что в нашем мире сейчас не дефицит ума, а острая нехватка счастья.

– Как проявляется? – деловито спросила Джина, и по ее наморщившемуся лбу я увидел, что она уже прикидывает, как коммерчески сбагрить клиентуре «левые» запасы дефицитного счастья.

– Понимаешь, не вижу я вокруг себя ни одного по-настоящему счастливого человека, – сообщил я меланхолически. – Как встречу, так сразу же собезьянничаю – отращу себе золотые рожки, стану веселым беззаботным козликом на изумрудной лужайке жизни…

– Посовестись, Кот противный! – возмутилась Джина. – Ты ведь прирожденный везун! Пожизненный счастливчик! Мистер Фарт! Господин Удача!

– Не преувеличивай! – скромно потупил я ясные очи. – Многовато накладок в последнее время у твоего везучего счастливого удачника-фартовика… Чего-то я маленько по жизни не подтверждаюсь.

Джина подошла ко мне вплотную, вперилась в меня своим огневым обжигающим взглядом:

– Правду скажешь?

– Клянусь! – поднял я руку, как на присяге. – Клянусь говорить неправду, одну неправду и только неправду!

– Все равно говори – ты кому-нибудь завидуешь?

– Завидую? – удивился и озаботился я. – Не знаю… Наверное, понемногу завидую. Хитрому Псу – на широкие бабки, Сереге – на ясность жизни, тебе – на тусовку… Не знаю больше, не могу припомнить… А, вот вспомнил – боксеру Майку Тайсону, у этого кретина девятнадцать гоночных машин!

Джина почти беззвучно, шелестяще засмеялась:

– Ты и сам не понимаешь, какое это счастье – никому не завидовать! То, о чем ты тут блекотал, – не зависть…

– А что же это? Светлое умиление?

– Котяра, я ведь с людьми работаю… Такого наслушалась, такого нагляделась! Зависть не бывает