Искатель, 1998 №2 - Игорь Христофоров

больший страх, чем зубы и серьга. А когда под утро на Саньку из черноты вылетел троллейбус, и он понял, что не успеет увернуться, он вскинулся на матрасе, ошарашенно посмотрел перед собой и увидел вместо грязных фар стоящего в двери Роберта с зубной щеткой во рту.

— Тебя к телефону, шолист, — так и назвал он его «шолистом» вместо «солиста». — Ну, ты и орешь по ночам! Глисты, что ли?

— Андрей не пришел? — озираясь по комнате, спросил Санька.

— Не-а… У него вместо подушки сиськи под головой. Кто ж такое задаром променяет?..

Телефонный звонок заставил его забыть о ночных кошмарах, об Андрее, о квартире, о всем сразу. Наверное, после разговора с Аркадием Санька о себе забыл, потому что узнал, что уже сегодня его будут записывать на компакт-диск.

В студию он вошел, с гулом ударившись о дверь, но совершенно не ощутив боли.

— Где ты его взял?! — вскочил со стула у пульта толстяк килограммов под двести весом. — Он мне всю студию разнесет!

Его разбухшие до женских размеров груди рыхло покачивались под пестрой рубашкой. Такую раскраску мог напялить на себя только негр. Но у толстяка была розовая кожа альбиноса, усеянный капельками пота нос и очень маленькие ручки. Казалось, что когда он рос, то ручки не заметили этого и остались такими же щупленькими, как и в десять лет от роду.

— Это по молодости, — вяло ответил из угла комнаты Аркадий и предложил Саньке: — Садись вон туда. Подождем творческую интеллигенцию. Ты где такое дерьмо купил?

Санька осмотрел свой новый джинсовый костюмчик, на котором вроде бы к месту сидела черная кожаная куртка, и, ничего не поняв, пробурчал:

— Мне сказали, хороший товар… Америка…

— Где купил?

— У метро. Там палатки стоят. Мне сразу подобрали одного цвета куртку джинсушную и брюки…

— Одного цвета! — хихикнул толстяк.

— Прикид надо с умом подбирать, Сашенька, — невидимой пружиной подбросило со стульчика Аркадия. — Даже те тряпки, в которых ты шныряешь по тусовкам, должны держать тебя в имидже. Я уж не говорю о сцене! А ты что купил? Штаны — черные, а куртка — черная-черная. Ты знаешь, сколько цветов черной тональности в джинсе?

Санька приложил край куртки к брюкам и только теперь, в солнечном свете, делящем комнату надвое, заметил, что куртка действительно темнее джинсов.

— И потом… Какая это Америка?! Ты посмотри на строчку! Ее делал пьяный барыга! За такую строчку моего дедушку, лучшего портного Одессы, клиенты бы выкинули в море. И он бы не сказал ни слова против данного факта? Он же натурально знал, что такое брак! Эту дрянь, пошитую где-нибудь в Турции, выкинешь. Моря здесь нет, бросишь в Москву-реку. Если тебе нравятся джинсы, а мне лично, как внуку лучшего одесского портного, вся эта брезентуха не может нравиться, то сходи в фирменный магазин в центре…

— А кожаная куртка? — боком повернулся Сашка.

— Ты называешь это убожество кожаной курткой?! С нее же через две недели натурально осыпется краска! И ты будешь похож на линяющего пингвина! Конечно, своей покупкой ты помог китайским коммунистам удержать темпы экономического роста, но мне от этого не легче. Мне вообще от тебя не легче…

— А кепка? — сорвал с головы черный кожаный блин Санька.

— Разрешите? — мышкой поскребся кто-то в дверь.

— Заходи! — гаркнул толстяк, и его груди и живот колыхнулись двумя волнами: одна от подбородка до пупа, вторая — от пупа до подбородка.

Шторм на теле хозяина студии улегся, и медленно, будто ее перепугали, открылась дверь.

— Разрешите?

— Да входи, не бойся, — уже без прежнего энтузиазма позвал толстяк.

— Мы вдвоем.

В двери стояли двое мужчин непонятного возраста. Наверное, если бы их можно было побрить, отмыть, погладить, причесать и наодеколонить, то им никто не дал бы больше тридцати лет от роду. Но все эти действия были маловероятными в их судьбе, и потому Санька сразу решил, что им лет по сорок. В таком возрасте уже зовут по имени-отчеству. Аркадий же небрежно прикрикнул:

— У нас нет времени! Давайте побыстрее! Не тормозите! Олег, что у тебя с текстом?

Один из близнецов, тот, что чуть пощуплее и понебритее, вырвал из бокового кармана куртки записную книжку. Его руки дрожали, точно он вырвал сердце.

— Может, вместе с нотами? — подал густой, неожиданный для него голос второй.

Соломенный хвостик волос на его затылке стоял задорно и смело.

— Лелик, погоди! Я же сказал, текст! Я должен прослушать текст. Музыка сейчас у всех песен одинаковая…

— Ну-у, я не согла-асен…

— Читай, Олег!

— «Голос милой»! — громко объявил Олег и развернул блокнот.

— Про это еще не пели, — пустил веселую волну по груди и пузу толстяк.

— «Мне голос твой — как капли от болезни, — голосом трагика, обещающего смерть врагу, начал Олег. — С годами все полезней и полезней. Мне голос твой — как чистый горный воздух. Я пью его, как ночь пьет утром звезды»… Вот… И потом припев… Припев такой… «Голос милой, ах, голос милой! Счастья полюс. Глоток весны. Не любили вы, не любили, если в голос не влюблены…»

— Не пойдет, — выдавил из себя Аркадий.

— Почему?! — набычившись, шагнул ему навстречу Лелик. — Давайте прослушаем с музыкой! Там хорошая мелодия.

— Сейчас хороших мелодий нет, — не сдавался Аркадий.

Он стоял у пульта со скрещенными на груди руками и выглядел смешно рядом с толстяком. Видимо, поняв это, он ушел к своему стульчику, плюхнулся в него, закинул ногу на ногу и послушал тишину. Тишина была на его стороне, и он усилил свои претензии:

— Первое: текст сусальный. Сейчас это не кассово. Второе: бьем мимо имиджа. Наш герой ищет девочку и не находит. Понимаете, не находит! А ты, Олег, про голос милой. Голос милой — это уже все, кранты, приехали. А девочки-зрители должны писать в потолок от одного вида мальчика, который никак не найдет девочку. Ду ю андестенд ми?

— Зря ты, Аркадий, — все-таки сдался Лелик. — Вытянули бы музыкой. Но раз имидж… У нас есть, кажется, то, что тебе нужно…

Тыканье композитора удивило Саньку. У Аркадия на лысине и седых висках были написаны шестьдесят лет. В таком возрасте уже имен вовсе нет, а только имя-отчество, а то и просто одно отчество. Но его-то Санька не знал и неприятно ощутил, что ведь тоже не представляет, как звать-прозвать директора.

— Ладно. Давай следующую, — небрежно качнул лакированным ботинком Аркадий.

— «Воробышек»! — уже без прежнего пафоса объявил Олег и покраснел. — «Воробышек-воробышек. Нахохлилась опять. Мне поцелуев-зернышек тебе хотелось дать. Но ты махнула крыльями косичек золотых. Как близко в миг тот были мы. И