Искатель, 1998 №2 - Игорь Христофоров

— Чуть не забыл, Аркадий!.. Он только что освободился. Может, сменим имидж на уголовный?

— Ни в коем случае! В той нише кого только нет! Там толчея, как в метро в час пик! Новиков, «Лесоповал», Гоша Арбатский, Толя Полотно, Трофим, Ваня Московский, Игорек Герман, Вова Гогин, Слава Клименков…

— Все-все-все! Убедил! Беру свои слова обратно! Композиторов сам подключишь?

— Это без проблем. Стихи — тем более. Сейчас все поэты — нищие. За копейки напишут.

— Не скажи, Аркадий! Я одного знаю. Ему по штуке за текст кидают.

— Нам такие не нужны. Главное, чтоб рифмовалось.

Санька только сейчас снова повернул голову к часам. Желтый маятник тупо перемалывал воздух внутри деревянной башни. Никто больше не сверлил оттуда Саньку взглядом. И он подумал, что больше не нужно спать на вокзалах.

— А как его звать? — первым вспомнил об имени Аркадий.

— Санька, — ответил за него Золотовский.

— А фамилия?

Вот здесь уже Золотовский не мог сработать суфлером. Под хруст кресла он перебросил вопрос Саньке:

— Какая фамилия-то у тебя?

— Грузевич.

— Не пойдет! — вскрикнул Аркадий и перепугал этим Саньку.

Он еще никогда не видел, чтобы люди так быстро переходили от полусонного состояния к бешеному возбуждению. Впрочем, он никогда и не видел мужиков с серьгой в ухе.

— Ни в коем случае не пойдет! Не эстрадная фамилия. Нужен псевдоним…

— Весенин! — подпрыгнул на кресле Золотовский.

— Почему Весенин?

— Ты же сам говорил, что если ему волосы отпустить, то на Есенина будет смахивать. А где Есенин, там и Весенин!

Лицо Аркадия сморщилось, как будто из спелого яблока превратилось в печеное. Он подержал его таким несколько секунд и все же разгладил морщины.

— Не лучший вариант, конечно. Но ладно уж. Пусть Весенин.

— Как тебе у ребят в берлоге? — неожиданно спросил Золотовский. — Классно?

— Нормально.

— Обстановка, конечно, спартанская, но жить можно. Зато район — сказка! Точно?

Перед глазами Саньки желтыми вспышками замелькали проносившиеся мимо троллейбуса окна Крылатского, и он с облегчением кивнул. Вспышки исчезли, а глаза с удивлением поймали в стекле часов все то же седое лицо. Прошлое смотрело на него с укором, и Саньке впервые стало по-настоящему страшно.

— «Бабки» на первое время получи у Венерочки, секретарши, — причмокнул он губами и пригладил и без того ровненький височек. — Держись с группой. Что делать дальше, тебе скажут. Все. Иди… И это, смени прикид… Купи себе приличные тряпки. А то в этом рванье тебе скоро начнут милостыню подавать…

Санька по-военному резко развернулся через левое плечо и тут же посмотрел на потайную дверцу в мебельной стенке. Именно там стоял в первый его приход Лось. Но сейчас дверца оказалась плотно прикрыта. Призрак седого испарился из комнаты, но Саньке не стало от этого легче. Какая-то заноза засела в сердце и никак не хотела оттуда выходить.

В приемной он получил от Венеры, ставшей вдруг любезной и ласковой, несколько стотысячных купюр, не считая сунул их в боковой карман куртки и вдруг вспомнил, что именно этот карман зеки зовут «скулой».

— Понравилось в Москве? — с придыхом спросила девушка.

Как ни старалась, хрипотцу скрыть она не могла. И замаскировала свой самый большой недостаток улыбкой.

Она была такой приторной, что Саньке даже почудился сахар во рту. Он торопливо сглотнул слюну, избавляясь от ее сахара, и прожевав что-то типа «Ны-нормально», вышел в коридор.

Лося у дальней двери не было видно, и Сашка решился на невозможное. Он шагнул к одной из белых дверей. Ему показалось, что из комнаты именно за этой дверью есть ход в кабинет Золотовского, ход через дверь мебельной стенки.

Он рванул на себя белоснежную створку и удивленно застыл при виде зековского интерьера: четыре металлические двухъярусные койки по две у каждой стены, синие казенные одеяла на них, тумбочки, набитый огромный рюкзак в углу. Впрочем, рюкзак к пейзажу зоны уже не подходил.

Санька уже хотел шагнуть в комнату, чтобы узнать, есть ли все-таки из нее ход в кабинет Золотовского, но тут ему на плечо опустилась ладонь. Такая увесистая пятерня могла быть только у седого.

Санька обреченно обернулся и сразу ощутил, как схлынул испуг.

— Ты чего это? — глухо спросил его Лось.

Челюсти охранника упрямо перемалывали что-то, и Саньке показалось, что это вчерашняя жвачка, которая успела за ночь подсохнуть.

— Выход ищу… Вот…

— Выход там, — кивнул Лось в глубь коридора и поморщился от резкого звука звонка. — Кого это принесло?

За спиной Лося, как на прицепе, Санька проплелся к двери, послушал клацание трех сейфовых замков и чуть не получил по физиономии.

В коридор из-за двери ввалился лохматый, потрясающе стильно разодетый парень и, расстегивая на ходу кожаную жилетку, обшитую чудовищным желто-красным узором, прокричал:

— Шеф на месте?!

— Ты чего, Децибел? — невольно отступил и Лось, хотя совсем не мешал парню пройти дальше.

— Не твое дело! — взвизгнул парень и бегом бросился к кабинету Золотовского.

Его бордовые джинсы исчезли за поворотом.

— Ну, дела! — удивился Лось.

— Заваруха какая? — понаглее спросил Санька.

— Да я Децибела никогда таким прикантованным не видел.

— Без понта?

— Да иди ты! — огрызнулся Лось.

В эту минуту Санька пожалел, что не закрыл за собой белую дверь. Если из той комнаты все-таки был проход в кабинет Золотовского, он бы точно узнал, почему впервые в жизни так разнервничался парень со странным именем Децибел.

ПЕРВЫЙ ШЛЯГЕР В ШОУ

НАЗЫВАЕТСЯ «ВОРОБЫШЕК»

Говорят, что неудобно спать на потолке. Одеяло все время сваливается. Санька это не пробовал. А вот сон на полу в крылатской хазе вышел полубредовым. Даже предыдущие вокзальные кошмары, когда храп соседа-бомжа мерещился собственным предсмертным хрипом, а грохот поездных колес напоминал удары пресса, которым пытаются тебе размозжить голову, эти кошмары выглядели веселенькими мультиками по сравнению с картинками, посещавшими Саньку на тощем матрасе Андрея.

Из черной кисельной мути на него наплывали то стальные зубы седого, то желтая серьга в ухе странного мужичка, то пальцы Лося, то троллейбус без водителя. Зубы пытались укусить его, и, казалось, чем ловчее Санька уворачивался от них, тем сильнее возрастало у них желание оставить шрам на его коже. Серьга, увеличившись до размера ошейника, охватывала своей золотой удавкой горло и, охватив, тут же начинала уменьшаться до своих прежних размеров, заставляя хрипеть в удушье. Пальцы Лося, крупные, мозолистые, больше похожие на сучки дерева, чем на пальцы, ложились то на одно плечо, то на другое, и от того, что они вроде бы не делали ничего плохого, вызывали еще