Смерть в горах - Люси Кларк

обзавестись двумя новыми привычками: обниматься с подругами и плакать на их плече. Она даже вошла во вкус. Ей казалось, что каждый раз в такие мгновения открывался некий предохранительный клапан, и накопившиеся слезы вырывались наружу, принося временное облегчение.

– Все будет хорошо. Все будет хорошо, – успокаивала ее Мэгги.

Когда поток слез иссяк, Хелена вытерла лицо и достала из рюкзака золотистый тюбик губной помады. С почти благоговейной осторожностью она сняла колпачок и вдохнула аромат розы с нотками ванили. Они с мамой всегда красили губы. Помада стала их броней. Встречайте, вот она я! И голыми руками меня не возьмешь! Даже на смертном одре, обессиленная и едва дышащая, ее мама продолжала наносить на губы любимую помаду. Когда у нее не осталось сил и на это, на помощь пришла Хелена. Наличие или отсутствие помады на губах ничего не решало, однако когда болезнь уже отобрала все, этот яркий штрих позволял сохранять частичку себя.

Хелена обвела свои полные губы помадой.

– С возвращением, – усмехнулась Мэгги.

– Слушай, у тебя когда-нибудь было такое, что ты смотришь на свою жизнь как бы со стороны и думаешь: А это точно моя жизнь?

Мэгги с удивлением подняла глаза.

– Я разведенная мать-одиночка, получающая пособие и проживающая в съемном жилье. А мечтала стать художником, завести кучу детей и жить с любящим мужем в просторном загородном доме.

Хелена рассмеялась.

– Но мне нравится твоя жизнь! Справляешься ты, надо сказать, на отлично.

Мэгги улыбнулась и помотала головой.

– Знаешь, почему я согласилась на эту авантюру? – спросила вдруг Хелена.

– Не можешь отказать Лиз?

– Ради мамы.

Мэгги в замешательстве склонила голову, не совсем понимая, к чему ведет подруга.

– Знаешь, что она мне сказала перед самой смертью? Что больше всего жалеет о том, что не повидала мир. Понимаешь, Мэгз, она горбатилась как проклятая на двух работах. Старалась, чтобы я ни в чем не испытывала нужды. Ты даже не представляешь, как тяжело воспитывать ребенка в одиночку. Но она достойно несла свой крест. – В дневное время ее мама работала помощником учителя, а в выходные по ночам вкалывала в доме престарелых, чтобы получать хоть какие-то дополнительные деньги. – Она ведь уже почти доработала до пенсии, и на тебе – рак. Как гром среди ясного неба. У судьбы странное чувство юмора. А ведь мы собирались съездить в Барселону. Смотрели рекламные брошюры, планировали поездку. Я надеялась разобраться с делами и выкроить несколько дней… – Ее глаза заволокло пеленой слез. – Никогда не откладывай важные дела на потом, Мэгз.

Мэгги не спешила с ответом.

Хелена сжала губы, словно хотела убедиться, что помада на месте. Потом медленно подняла глаза. И было на что: зеленый ковер простирался до самых гор, пугающее величие которых завораживало и напоминало, что жизнь состоит не только из страданий. Вдохнув всей грудью, она повернулась к Мэгги и произнесла:

– Мама попросила меня развеять ее прах над открытым всем ветрам местом.

Лицо Мэгги озарила теплая улыбка.

– Ты привезла ее прах с собой? – Она бросила взгляд на рюкзак Хелены.

– Немного. Четыре килограмма не вместилось бы. Пришлось выбирать между прахом и едой быстрого приготовления. Я сделала выбор в пользу лишней упаковки ризотто с грибами.

Уголки губ Мэгги поползли вверх, и она рассмеялась.

– Хочу развеять прах над побережьем.

– Отлично! – Глаза Мэгги заблестели. Она собиралась что-то добавить, но Хелена уловила ее настроение и поняла, что та попытается воспользоваться моментом внезапной откровенности, чтобы снова завести речь о беременности. В этот момент Лиз помахала им руками и жестом попросила ускориться.

Хелена помахала ей в ответ.

– Нехорошо заставлять ждать тетушку Сову, – сказала Хелена и взвалила рюкзак на плечи.

Бок о бок подруги продолжили свой путь.

Глава 21. Джони

Джони сделала глубокий вдох, позволив свежему, напоенному сосновым ароматом воздуху проникнуть в легкие. От тишины звенело в ушах. Высокие стебли травы дрожали и льнули к земле. Вдали виднелись зеленые склоны гор, залитые золотистым солнечным светом. Джони не замечала веса рюкзака и не чувствовала похмелья, поскольку в голове молоточком стучала единственная мысль: Просто не верится, что я здесь.

А должна сейчас заниматься предконцертной настройкой звука на одной из крупнейших площадок Германии. Дышать выхлопными газами от гастрольного фургона, нюхать потные тела гастролирующих с группой рабочих, задыхаться от исходящего от генератора дыма. Не сбеги она вчера, сейчас, как обычно, вокруг нее суетились бы люди, которые проверяют колонки, гитары и ударные установки, крепят на костюм радиомикрофоны, на талию – батарейный блок, а еще накладывают слои грима и клеят ресницы.

За всю жизнь она не отменила ни одного концерта. Ни разу. Даже когда за пять часов до начала представления сломала лодыжку и ее, накачанную обезболивающими и кокаином, вынесли на сцену в кресле, обитом жатым бархатом, в котором она так и пропела весь концерт, поставив сломанную ногу на пуф и поблескивая серебром ногтей в свете прожекторов.

Шоу должно продолжаться.

И так было до вчерашнего дня.

Но она сделала свой выбор и ушла.

Ни разу не обернувшись.

Джони повернулась, жадно впитывая взглядом покрытую буйной растительностью долину, виднеющийся вдалеке густой лес, пронизывающие синее небо вершины гор. Все ее представления о расстоянии мгновенно разбились о головокружительную бесконечность неба, горизонта и просторов.

Она нагнала Лиз, которая терпеливо ее ждала, плотно обхватив руками лямки рюкзака и зачарованно глядя на горы.

– Какой размах, а?

– Такие масштабы просто не укладываются в голове, – согласилась Джони. Этим же пейзажем когда-то любовались далекие предки человека, и Джони почувствовала, как ее тело вдруг оказалось во власти древних инстинктов. Она будто очнулась от долгого безрадостного сна. Восприятие обострилось до предела, словно рассеялся туман, в котором проходила жизнь.

– Мы вчера не успели толком поговорить. – Подруги шли нога в ногу, солнце ласкало их лица. – Ты вообще как?

Земля под ногами стала уже не такой податливой. Джони с радостью открылась бы Лиз, но с чего начать? Жизнь Лиз наполнена смыслом: муж, двое детей, работа. Все как у людей. А у Джони – лишенное всякого смысла существование, к которому прилагалось вечное смятение и белый шум от наркотиков и алкоголя. А еще – гастрольные фургоны, отели, синдром смены часовых поясов; колонки светской хроники, возносящие до небес по вторникам и проклинающие на чем свет стоит по средам; страх перед незнакомцами, которые норовят подобраться поближе в толпе, выкрикивая ее имя; назойливые папарацци. И главное – отсутствие хоть какого-то шанса выбраться из этого угара.

Когда Джони заметила сидящих в зале на