Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

стал настойчиво звать ее прокатиться с ним. Мотоцикла у него не было, зато у его отца была «Волга». Ирма отказывалась ехать с ним куда-либо. Он настаивал. Однажды этот ее разговор с ним случайно услышал дед. Знаешь, он сразу понял, что с этим ухажером надо держать ухо востро. Хотя Ирма ничего никогда никому не говорила о тех его записках, дед наш сразу сообразил, что это не просто еще один «Ромео», что тут кое-что посерьезнее. Инженер Либлинг был его сотрудник, давний друг. Дед доверительно поговорил с ним. Результатом было их общее решение – Герману запретили приходить к нам и общаться с Ирмой. Это было, так сказать, общее решение двух наших семей. И знаешь, как он на это отреагировал? Знаешь, что он с собой сделал?

– С собой? Постой, ты же говорил, это он ее…

– Его отец позвонил нам из больницы. Германа привезла туда «Скорая». Он, как потом сказали, совершил акт членовредительства. Вырезал у себя на груди ножом ее имя. Вырезал «Ирма» вот здесь. – Фома ткнул себя в грудь.

За окном проехала машина – Мещерский слышал гул мотора, скрип тормозов. Машина остановилась.

– Тогда впервые врачи сказали его отцу, что необходимо обследовать Германа у психиатра. Посчитали, что это эмоциональный срыв, что возможны суицидальные попытки. Ирму мои родители моментально отправили отдыхать в Крым, и больше в то лето на дачу она не вернулась. Германа возили в Москву, он там лежал в какой-то клинике, чуть ли не в ЦКБ, отец его туда устроил. Мне и жаль его было, и вместе с тем как-то не по себе становилось, страшно. Я его знал и уже чувствовал: так просто эта история не кончится, раз уже дело дошло до ножа, до крови… Помнишь, тогда из всех окон, из всех магнитофонов пел «Наутилус»: «Я закрылся в подвале, я резал… Я хочу быть с тобой…» И все такое прочее. Я знал, что так просто он Ирму в покое уже не оставит. Но я… Сережка, все дело-то было в том, что я… я и тогда еще был на его стороне! И я все сильнее любил его сестру и ждал, когда же он сдержит свое слово, уговорит ее… И знаешь, я дождался. Весной мы снова встретились все втроем уже в Москве. И там после одной какой-то тусовки Кассиопея очень просто, очень тихо сказала мне: «Ну что же ты, парень, давай». Все произошло в машине – в той самой их «Волге». Герман приехал на ней, он только недавно получил права. Мы целовались с Каськой в салоне, а он поднялся в квартиру, где мы до этого тусовались. В общем, оставил меня и свою сестру вдвоем.

– И что случилось потом?

– А потом было лето. И мы снова собрались здесь, в городке. Ирма сдала экзамены в театральное – она до этого все срезалась на турах, а тут сдала и была принята в Щукинское. Приехала порадовать деда новостью. Тут на берегу в парке оборудовали танцплощадку. Ну и вечером в выходной все собирались там, вся молодежь. Ирма такая была в то лето, они все снова бегали за ней косяками. Шубин из армии вернулся. Ради нее целые дни на танцплощадке светомузыку монтировал – она же у нас еще и пела ко всему.

– И что же все-таки произошло?

– Я не был в тот вечер там. Не был… А сестра пошла.

– Она ушла с кем-то конкретно?

– Илья за ней заехал на мотоцикле, прокурор нынешний. Там, на танцплощадке, были все они.

– А Герман?

– И он был – где-то поблизости. Ему же запрещено было приходить к нам, и запрет этот все еще действовал. Но он продолжал подбрасывать ей записки. На улице встречал порой – специально дожидался.

– Сестра о нем что-то говорила?

– Говорила, что у него с головой не все в порядке. Говорила, что он псих. Но знаешь, мне порой казалось, что с ее стороны это какая-то фальшь – все эти разговоры. Тот финт с ее именем, вырезанным на груди, произвел на нее впечатление, не то чтобы эта дикость ей понравилась, но… Женщин, их же, Сережа, понять порой невозможно. В общем, Ирма стала относиться к нему как-то по-иному, думала, наверное, что и с ним она будет играть, как кошка с мышью, как играла со всеми этими – особенно с Севкой Шубиным: хочу – зову, хочу – прогоняю. Только Герман хотел сам устанавливать правила игры. Как потом свидетели показывали – ребята с танцплощадки, – она ушла в тот вечер с танцев рано, всего-то начало одиннадцатого было. Я тебе показывал ту аллею – по ней до нашей дачи было напрямик минут десять хода. Она шла домой, а Герман ее там на аллее встретил. Специально караулил – ну и встретил одну в темноте.

– Ты говорил, там еще вроде был какой-то свидетель.

– Полуэктов – сторож и смотритель аттракционов. Он показал, что видел мою сестру на аллее и парня, который ее догонял. Сказал, что парня видел со спины. Когда Германа задержали, опера его тут же негласно предъявили Полуэктову, и тот его твердо опознал.

– А как его задержали? Как быстро? – спросил Мещерский. Хотел добавить: «И почему именно его?», но не добавил.

– Ирму нашли возле беседки для шашлыков. Она была мертва. Множественные ножевые ранения, на ее теле живого места не было. Ее явно пытались изнасиловать, но, видимо, она сопротивлялась, и тот, кто на нее напал, начал бить ее ножом, а чтобы не кричала, не звала на помощь, забивал ей в рот горстями щебенку, гравий. Я ее видел потом в морге. Там уже ничего не было от нее прежней. Как только ее обнаружили, сразу же сообщили нам. О ней и о Германе Либлинге весь город знал, и никому не надо было объяснять, кто ее убийца. Его задержали. Искали одежду, в которой он был, – там кровь должна была быть, и вообще следы. Но со свежей кровью одежду не нашли, нашли другую, и на ней были следы крови. Я знаю, что провели экспертизу и группа крови совпала. Но оказалось, что и у Германа та же самая группа крови, он сказал, что это его кровь, а не Ирмы.

– Он отрицал свою вину?

– Конечно, отрицал, он никогда не был дураком на этот счет. Но все уже знали, что он маньяк. Весь город уже это знал после той давней истории с собакой. И я, понимаешь ты, я тоже всегда это знал.