Неупокоенные кости - Лорет Энн Уайт

Фейт тихо прикрыла дверь и пошла наконец в свою комнату в подвале. Там она опустилась на четвереньки возле кровати и вытащила из-под нее картонную коробку. Усевшись рядом на полу и открыв крышку, достала оттуда сделанную из шерстяного носка потрепанную обезьянку и небольшой красный рюкзачок. В рюкзаке хранилась тетрадь в плотном переплете, и, положив ее на колени, Фейт ласково погладила гладкую пластиковую обложку.

Секретный дневник – 1976

Она наугад открыла тетрадь. Страницы были исписаны сильно наклоненным почерком сестры – довольно затейливым, но аккуратным: буквы и слова выведены точно по линовке. Записи велись нерегулярно – иногда целые недели и даже месяцы проходили без единой строчки, но потом в жизни сестры происходило что-то интересное, и тогда она возвращалась к дневнику почти каждый день. Устроившись поудобнее, Фейт начала читать. Делала она это уже не в первый раз, так что в памяти ее сохранились довольно большие отрывки текста, и при необходимости она могла воспроизвести их слово в слово. Как и всегда, чтение вызывало в ней нарастающее напряжение, которое овладевало ею все полнее, и Фейт всякий раз вздрагивала, когда порыв ветра раскачивал снаружи ветки кустов, и их сучки и колючки начинали скрести и стучать по стеклу подвального окна. Сестра любила давать своим друзьям и знакомым прозвища, но Фейт, читая дневник, сумела расшифровать большинство из них. «Сиська» – это, конечно, Кара. «Патлатый» – длинноволосый Рокко. «Смурф» – это Робби, потому что «смурф» похоже на «серф», а Роб раньше жил в Южной Калифорнии и хорошо катался на доске. Клод получил прозвище «Гретцки» из-за его увлечения хоккеем. «Все-Наоборот» – Мэри. Для Фейт остался загадкой лишь некто, скрывавшийся за инициалами ГШ.

* * *

Сегодня ГШ снова пришел к нам в «Пончики» после смены. За неделю это уже пятый раз подряд! Между прочим, на два раза больше, чем на прошлой неделе. Он говорит, что любит пончики. (Ха-ха!) Я рассказала об этом Все-Наоборот, и она спросила, уж не заигрывает ли со мной ГШ. Я только засмеялась в ответ, но на самом деле, думаю, я ему нравлюсь. Еще Все-Наоборот спросила, красивый ли он, и я сказала – не знаю, еще не решила. На самом деле ГШ скорее привлекательный, чем красивый. И сексуальный! Даже если не глядишь на него, его присутствие все равно ощущается, если вы понимаете, что́ я имею в виду. То, как он ходит слегка враскачку, как жестикулирует… в этом чувствуется что-то опасное. Или, может быть, запретное. В нем есть какая-то тайна. Да-да, именно так. Например, он носит на пальце обручальное кольцо, но никогда про это не говорит. И он не рассказывает, где работает, чем занимается. Совсем!.. Я, конечно, не спрашивала (нам это запрещено), но другие мужчины всегда рассказывают, когда хотят произвести впечатление. Он, в общем, совсем немногословный, но мне это даже нравится. Еще мне нравится, как сверкают его глаза. Они буквально вспыхивают, когда он смотрит на меня, и тогда я чувствую, как мое сердце начинает биться быстрее. Я просто таю внутри!.. Ошизительное чувство! Теперь, когда вижу в окно, как он подъезжает к нашей пончиковой, я начинаю внутренне дрожать, да. Правда, пытаюсь этого не показывать (надеюсь, что не показываю), но… В общем, я стараюсь держаться как можно спокойнее, когда принимаю у него заказ, но ведь ГШ тоже не бесчувственный чурбан. Наверняка он что-то видит, о чем-то догадывается, хотя, конечно, не говорит, и тоже старается ничего не показывать.

Заказывает он, кстати, всегда одно и то же: пончики в медовом сиропе (и это так мило, потому что сам он такой большой и сильный – настоящий суровый мужчина, который должен заказывать только бифштекс с кровью или на худой конец двойной бургер). А к пончикам берет огромную чашку кофе, и я приношу ему дополнительную порцию сливок в этих маленьких восьмиугольных пакетиках.

Однажды я сказала ему, что он пьет очень много кофе, а он ответил, что ему нравится заказывать кофе у меня, и поэтому он готов пить его столько, сколько потребуется. «Потребуется для чего?» – спросила я, но он только улыбнулся и пропел строчку из одной популярной песни, где говорится о «сексуальной штучке» и «вере в чудеса».

* * *

За дверью комнаты Фейт послышался какой-то шорох, и она замерла. Негромко хлопнула дверца сушилки – это мать забрала белье. Слушая, как она поднимается со своей ношей наверх шаркающей артритной походкой, Фейт почувствовала себя виноватой.

Потом она закрыла тетрадь и сунула ее в рюкзак. Убрала его обратно в коробку, положила туда же потрепанную обезьянку и, снова встав на четвереньки, задвинула коробку как можно дальше под кровать. Она сожжет дневник, непременно сожжет… Нужно только дождаться очередного визита отца к врачу. Фейт отвезет родителей в больницу – это недалеко, а потом вернется домой, разожжет огонь в камине, разорвет тетрадь на страницы и побросает в огонь. Все должно закончиться, закончиться раз и навсегда. Достаточно ее мама страдала! Как и все они.

«Шестерка из Шорвью»

Кара

Кара негромко напевала себе под нос, готовя поздний завтрак для мужа, который поехал осматривать виноградники. Ей очень нравились эти новые ритуалы и традиции, подтверждавшие лишний раз: в их жизни начался спокойный этап. Много лет и она, и Боб работали, не щадя сил, и вот наконец получили награду – более чем заслуженную.

Кухню освещал маслянисто-желтый свет утреннего солнца, в открытую форточку врывался аромат свежемолотого кофе из единственной на острове кофейни, а с ближайшей фермы ветер доносил запах поджаренного бекона и дрожжевого хлеба, который выпекали там еще по бабушкиному рецепту.

Кара выпустила на сковородку несколько яиц (естественно, органических, экологически чистых), и они зашипели и зашкворчали в раскаленном жире. Позади нее стояла на рабочем столике медная ваза с букетом только что срезанных нарциссов из собственного сада; в ящиках на подоконнике зеленели ароматные травы, а за окном сверкал и искрился утренний океан.

Потом Кара услышала звук мотора. Внедорожник Боба приближался к дому по гравийной подъездной дорожке. Вот двигатель, чихнув, затих, и она уловила приглушенное повизгивание собак. Поспешно выпрямившись, Кара глянула на себя в зеркало и заправила за ухо прядь волос. Окрашивание давно пора было освежить, и уже сегодня, сразу после завтрака, она собиралась сесть на паром и отправиться на материк, чтобы посетить