Счет по-венециански - Донна Леон

В этот вечер семейный ужин неожиданно обернулся яростным противостоянием — по-другому не скажешь — между Кьярой и ее матерью. Скандал вспыхнул, когда дочка сообщила, что делала домашнее задание по математике в гостях у девочки, которая была лучшей подругой Франчески Тревизан.

Закончить рассказ Кьяра не успела, поскольку Паола стукнула ладонью по столу и выкрикнула:

— Я не потерплю, чтобы ты становилась шпионкой.

— Никакая я не шпионка, — огрызнулась Кьяра, — я работаю на полицию. — Она повернулась к Брунетти: — Правда же, пап?

Брунетти не стал отвечать и потянулся за полупустой бутылкой «Пино Нуар».

— Нет, ну ведь правда? — не унималась дочка.

— Это не имеет значения. Работаешь ты на полицию или нет, нельзя вот так выуживать информацию из собственных друзей.

— Да? А вот папа всегда так делает! Что ж, он, по-твоему, тоже шпион?

Брунетти сделал небольшой глоток вина и взглянул на жену поверх бокала. Интересно, как она вывернется?

Паола проговорила, глядя на него, но обращаясь при этом к Кьяре:

— Дело не в том, что он добывает информацию, общаясь с друзьями, а в том, что они прекрасно знают, кто он такой и зачем он это делает.

— Но мои друзья тоже знают, кто я, и вполне могут догадаться, зачем я это делаю, — настаивала Кьяра, постепенно заливаясь краской.

— Это совсем не одно и то же, и ты это понимаешь.

Кьяра пробормотала что-то вроде: «Да, как же!», но Брунетти не расслышал толком, поскольку она низко опустила голову над пустой тарелкой.

Паола повернулась к нему и сказала:

— Гвидо, ты не мог бы объяснить своей дочери, в чем тут разница?

Как всегда в пылу спора, Паола, словно бессовестная кукушка, отказывалась от бремени материнства и спихивала проблемы на него.

— Твоя мама права, — проговорил он, — если я задаю людям вопросы, они в курсе, что я полицейский, и учитывают это, когда на них отвечают. Они понимают, что в случае чего я могу заставить их нести ответственность за все, что они скажут, — получается, я даю им шанс быть осторожными, если они сочтут нужным.

— Но разве ты никогда не хитришь? — спросила Кьяра. — Ну, или пытаешься, — добавила она поспешно.

— Бывает, конечно, — признал он. — Но ты не забывай, что бы ни рассказали тебе, это не будет иметь юридической силы. Они могут в любой момент начать отрицать все, что тебе говорили, и тогда твои слова будут иметь не больше веса, чем их.

— Но мне-то зачем врать?

— А им зачем? — отозвался Брунетти.

— Да не в этом вообще дело, будут эти слова иметь юридическую силу или нет! — снова ринулась в бой Паола. — Речь не о юридических тонкостях, а о предательстве. И, с позволения здесь присутствующих, — она посмотрела по очереди на мужа и на дочь, — о чести.

Брунетти заметил, что Кьяра скорчила гримасу в духе «ну вот, опять начинается» и повернулась к нему, ища моральной поддержки, но она ее не получила.

— О чести? — переспросила Кьяра.

— Да, о чести, — сказала Паола. Голос ее теперь звучал спокойно, но в такие моменты она бывала ничуть не менее опасной. Нельзя выведывать информацию у собственных друзей. Нельзя выслушать их, а потом взять и использовать то, что они сказали, против них же самих.

— Но Сусанна ведь не сказала ничего такого, что можно было бы использовать против нее, — перебила ее Кьяра.

Паола на мгновение прикрыла глаза. Потом, взяв ломтик хлеба, принялась крошить его на мелкие кусочки, — она частенько так делала, когда бывала расстроена.

— Кьяра, не важно, как ты используешь эту информацию и используешь ли вообще. Дело в том, что нельзя, — начала она по новой, — нельзя вызывать друзей на откровенность, когда они общаются с нами один на один, а потом пересказывать или использовать услышанное, ведь они, когда говорили, не рассчитывали, что мы можем так поступить. Это называется предательством. Это значит, что ты злоупотребляешь доверием.

— Ты так говоришь, будто это преступление, — проговорила Кьяра.

— Это хуже, чем преступление, — это зло.

— А преступление не зло? — подал голос Брунетти.

Паола перекинулась на него:

— Гвидо, если мне не почудилось, на прошлой неделе к нам два дня приходили работать три сантехника. Ты можешь показать мне квитанцию? Есть у тебя доказательства, что они внесут этот доход в декларацию и заплатят с него налоги?.. — Он промолчал. — Нет, ты скажи, — настаивала она, но он так и не вымолвил ни слова. — Так вот, Гвидо, это — преступление. Но пусть хоть кто-нибудь — ты или эти вороватые боровы в правительстве — назовет это злом!

Он снова потянулся за вином, но бутылка была уже пуста.

— Еще хочешь?

Брунетти знал, что ее вопрос относится совсем не к вину. Он-то вполне обошелся бы без продолжения, но знал по опыту, что раз уж Паола села на своего конька, то не слезет с него, пока не закончит. Жаль только, что вино закончилось.

Краем глаза он заметил, что Кьяра поднялась и направилась к шкафу. Через минуту она вернулась к столу, держа в руках две рюмки и бутылку граппы, и тихонечко поставила все это прямо перед ним. Нет, мать могла обзывать ее как угодно — предателем, шпионом, чудовищем, для него это был не ребенок, а ангел.

Паола задержала на дочери взгляд, и Брунетти обрадовался, отметив, что взгляд этот, пусть на долю секунды, смягчился. Он налил себе немного граппы, сделал небольшой глоток и вздохнул.

Паола протянула руку, взяла бутылку, налила и тоже отпила чуть-чуть. Это означало, что наступило перемирие.

— Кьяра, я не хотела ругать тебя за это.

— Не хотела, но отругала, — отозвалась дочка со своей обычной непосредственностью.

— Знаю. Прости. — Она сделала еще один глоток. — Ты же знаешь, я серьезно отношусь к таким вещам.

— Это ты все в своих книгах вычитала, да? — простодушно спросила Кьяра. Очевидно, она считала, что профессиональная деятельность матери в качестве преподавателя кафедры английской литературы пагубно сказалась на ее нравственном развитии.