Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

– И вы никогда прежде не встречались с ТРОЯНЦЕМ?

– С кем?

– Он так себя порой называет – Троянец. Очень странно у него выходит – как будто в третьем лице. Со стороны.

– Простите, у него что, после ранения плохо с головой? – прямо спросила Катя. – Поэтому вы не хотите, чтобы я встречалась и писала о…

– Его осматривал психиатр, патологии не выявлено, – сухо отрезал врач. – Ладно, разговор наш с вами окончен. Если не передумали, я вас провожу на третий этаж.

«А почему я должна передумать?» Катя удивлялась все больше и больше. Врач молодой, завотделением, а строит из себя какого-то секретного агента. И что он имел в виду под фразой «наши проблемы»? Они что, не знают, как лечить полковника Приходько? А вообще врачи сейчас хоть что-то знают? И везде так, во всех больницах – и у нас, и за границей, – Катя, идя по коридору, настраивала себя на воинственный лад. Вон Драгоценный со своим стариком-работодателем сколько месяцев уже скитается по лечебным учреждениям. И везде не лечат, везде одни только отговорки сплошные, везде только деньги, деньги, деньги…

Странно, что Приходько здесь держат столько месяцев, с октября, а сейчас май уже… Ведь по закону, кажется, спустя пять месяцев уже ВВК должна назначаться, а потом могут и комиссовать, а его держат в госпитале и…

Они поднялись на лифте, миновали просторный холл и подошли к дверям отделения, на котором было приколото объявление: «Отделение закрыто в связи с перепланировкой здания». Катя замерла на месте. А это еще что? Это крыло старого корпуса. Она же сейчас мимо шла, видела: как раз с этой стороны к корпусу пристраивают то новое здание. И перепланировка действительно имеет место быть, тогда отчего же здесь находится больной?

Врач открыл дверь магнитным ключом (совершенно невероятная вещь, никакие другие отделения, в которых прежде бывала Катя, навещая коллег, на замок не запирались). Катя вошла – «закрытое» отделение функционировало. Это было ясно по обстановке. Только тут было очень тихо. Белые двери пустых палат. А на дежурном посту вместе с медсестрой – двое крепких медбратьев в зеленых медицинских робах. Санитары или охрана?

– Он в тридцать шестой, – сказал врач. – Эти цветы у вас для него? Это хорошо. Возможно, это его порадует.

ЭТО ПОРАДУЕТ… Фраза была произнесена вполголоса – в коридоре за двумя дверями, но ОН услышал. ЭТО ПОРАДУЕТ…

Как могли они догадаться…

Нет, они не могли. Они на это не способны.

Они не догадываются…

Только ОН один знал, что может доставить истинную высокую радость ТРОЯНЦУ! В окно палаты, полуприкрытое спущенными жалюзями, сочилась серая ненастная хмарь. Рядом с кроватью стояла капельница. По прозрачной трубке через иглу вливался раствор. Это угнетало. Можно было вырвать иглу из вены, отшвырнуть прочь капельницу, разбить все, но… Нет, ОН был мудрым и хитрым. ОН не хотел все портить. К тому же пока надо было беречь ТРОЯНЦА. Он мог еще пригодиться.

ОН…

Если закрыть глаза – все возвращалось на круги своя. И все разъятое, разобщенное, рассеянное по миру собиралось в единое целое – все части, все образы, все личины. Капли чужой крови, эти драгоценные рубины… Слабые, ничтожные, живые. Да, ЖИВЫЕ – и в этом было их великое преимущество.

Живые чувствовали боль. Наверное, они страдали…

А ОН разве не страдал – тогда, там?!

Если закрыть глаза… Нет, глаза принадлежали ТРОЯНЦУ… Но все равно, не важно. Если закрыть, то… все возвращалось на круги… Какая радость, какая великая радость…

Оранжевый свет тихо угасал. А потом разгорался ярче – и это означало смену времен. Свет был как кожица апельсина. И как спелый апельсин было солнце – заходящее, пропадавшее за горизонтом солнце там, в горах.

Музыка из салона машины – белого джипа с синими буквами на боках. На крыше остались вмятины, осколки выбитых стекол засыпали сиденья. И еще было много пятен на потолке, на дверях, на обивке.

Нет, пятна смыло дождем. Ведь тогда шел сильный ливень. Кто-то пытался бежать, но поскользнулся на глине…

Кто-то хотел спастись… Кто-то хотел… Выстрелы… Дождь… Оранжевый свет…

А ОНИ здесь думают, что ТРОЯНЕЦ ничего не помнит.

Они ошибаются.

Они не знают.

Поскользнулся на глине хорват. Он выпрыгнул из джипа и побежал. Но не сделал и десяти шагов. Скользкая глина… Когда ему прокусили яремную вену… Он хрипел и отбивался, пытался даже ползти. Под ним была жижа – мокрая жижа, красная, и он скользил по ней коленями, локтями. А потом локтевая кость хрустнула… Оторванная рука взлетела вверх, как будто ею жонглировали…

Женщина кричала…

Музыка из магнитолы – волынка-гайда, флейта-зурна, барабан и три голоса то сливаются, звучат в унисон, то расходятся на самых верхах. Албанская песня… Живем один раз… Женщина кричала…

Женщина кричит…

ТРОЯНЕЦ, ты помнишь ее? Помнишь, как ее звали? Помнишь, как ты вместе со всеми вырывал из ее тела кусок за куском?

Нет, ТРОЯНЕЦ, этого ты не помнишь. Этого не было? Это был не ты? Так НЕ БЫЛО ИЛИ…

Оранжевый свет – он вечен, он тих. Солнце цвета апельсина над вершинами гор. Старая дорога, куча покрышек и хвороста, который кто-то когда-то собирался поджечь, готовя свой последний рубеж обороны.

НЕТ НИКАКИХ РУБЕЖЕЙ. Нет границ, нет расстояний. Одно только время. Оно вроде убежища – надежного, тайного. Что-то вроде ворот, за которыми – склон горы и дома, черепичные крыши – уступами среди серых камней. Разбитая, вымощенная булыжником улица – все вверх и вверх. Мертвая улица, мертвые дома.

Что ты знаешь о мертвых, ТРОЯНЕЦ? Мертвые поют, мертвые пируют – волынка-гайда, флейта-зурна, барабан, голоса, то расходящиеся, то сливающиеся в унисон, – слов уже не разобрать, только предсмертные хрипы из разорванных глоток, только вопли боли, от которых бежит прочь вся дневная, живая тварь.

И ты, ТРОЯНЕЦ, ты, тварь, не смей, не смей стоять на нашем пути.

Не смей сопротивляться…

Ведь там, в горах, ты уже проиграл. Ты не поверил. Вы не поверили.

Faleminderit![60] за то, что вы не поверили.

– Faleminderit…

– Что? – Катя не поняла. Или не расслышала. Полковник Приходько прошептал что-то, когда она протянула ему цветы.

Она вошла в тридцать шестую палату, открыла сначала одну дверь, попала в маленький предбанник, постучала во вторую дверь – застекленную наполовину. Все это было ей хорошо