Мертвая цепочка - Николай Иванович Леонов

кроватью внучки. Его душа, смысл его немолодой и такой трагической жизни — 20-летняя внучка Нюсенька, как он называл ее, умирала в муниципальной больнице Гродно от лейкоза. У них не было денег на консультации профессионального, неравнодушного, не разменявшего совесть и чувство долга на зеленые американские бумажки врача. Не имелось и крутых знакомых, которые могли бы помочь с операцией хотя бы в Москве. О заграничных клиниках тем более никакой речи быть не могло. Сестра Ивана и тетя Анюты — Дуня собрала, сколько смогла, но этих средств все равно не хватало.

Болезнь напала на девушку, как бандит из-за угла. Анна училась на первом курсе университета на педиатра. Последние полгода девушка начала жаловаться на слабость, озноб, боль в горле и ломоту во всем теле. Учитывая неласковый сибирский климат, нагрузки, недосып и нехватку правильных продуктов и витаминов в рационе, Аня не обращала внимания на эти симптомы. Ну, простыла, бывает. Она пропивала что-нибудь противовирусное, и вроде бы ей становилось легче. Но через два месяца стало понятно, что это не просто вирус, и вообще, скорее всего, не вирус. Приговор главного врача больницы — рак крови — в плане восприятия для Анны и Ивана Никифоровича оказался сродни тазу кипятка, вылитого полоумной хозяйкой с третьего этажа на головы прохожим. Двадцать лет — какой лейкоз? Жизнь только начинается, а столько уже пришлось пережить.

Иван Никифорович вышел из палаты и направился в кабинет главврача. Разумом он понимал, что ничего нового ему не скажут, что нужны деньги, крупная сумма. Или донор — кто-то из родных. Но кто? Нервы сдали, и он резко встал с места и без стука открыл дверь кабинета главврача. От увиденного там ему стало плохо. На кресле сидела… его Нюсенька! То же лицо, та же стройная фигурка, каштановые волосы, глаза цвета морской волны очень необычного разреза, похожего на эфиопский. Только одежда была другая — очень дорогая и модная. Девушка читала журнал, она подняла голову и спросила:

— Вам брата? Он скоро придет, — и улыбнулась.

Она улыбнулась совершенно так же, как его Нюсенька. Иван Никифорович почувствовал, что у него темнеет в глазах, и отключился. Очнулся мужчина на кушетке в кабинете главного врача и почувствовал запах нашатыря. Сел. На него внимательно смотрел глава больницы, а вот девушки уже не было. «Совсем я, что ли, до ручки дошел», — подумал он.

— Пришли в себя? У вас, батенька, 160 на 100, многовато. Не вставайте. Я вам сейчас дам таблетку, и вы еще тут минут сорок полежите и расскажете мне, что у вас случилось.

— А вы кто?

— Вообще-то, главный врач этой больницы, Павел Земляницын, — улыбнулся мужчина. — А вы думали кто?

— Подождите, но я общался с главным врачом раньше, его звали Виктор Петрович Конев, и он сказал нам с внучкой, что у нас нет надежды на излечение.

— Он был исполняющий обязанности, я сегодня второй день только на работе.

— Тут была девушка… Или мне показалось? Может, это от давления галлюцинации, так бывает?

— Нет, так не бывает. А девушка была, это моя младшая двоюродная сестра Нина, она ко мне в гости из Красноярска приехала.

— Нина? — И он рассказал врачу свою историю.

Иван Вяземцев родился в 1961 году в уральской деревеньке со смешным названием Котенкино. Село было по тогдашним меркам средним, до поселка городского типа не дотягивало по количеству жителей, но все шло к тому. Разумеется, в то время здесь был колхоз, и, конечно, дело далеко не добровольное. Вяземцевы — отец Никифор Ильич и мама Марфа Петровна — кроме Ивана воспитывали еще младшую дочку, Дуняшку, любимицу всей семьи.

В те времена, согласно советскому законодательству, крестьянский двор на одну семью не мог превышать пятидесяти соток, но по факту составлял в два раза меньше. Дом вместе с хозяйственными постройками — баней, сараями — максимально достигал пятьсот квадратных метров. Все избы в Котенкине были бревенчатые, кроме домов председателя колхоза, замполита и врача. У председателя дом был построен из кирпича — невиданная роскошь по деревенским временам. Туалет и ванна тоже располагались прямо в «кирпичной избе», как называли хоромы председателя местные. В 1979 году, когда развивались события, это было возможно.

У всех остальных все удобства были на улице, отопление — печное, вода в колодце, а единственным показателем благоустройства являлось электричество. Но оно решало очень многие проблемы. И Марфа, и Никифор работали в сельсовете, она — машинисткой-секретаршей-бухгалтерией, а он — личным водителем председателя. Поэтому семья Вяземцевых считалась весьма зажиточной и обладающей социальным статусом. В последний месяц председателя все чаще стали вызывать в город. Отец рассказывал, что после этих поездок его начальник возвращался очень напряженным и было видно, что он чем-то напуган.

В этот день председателя опять вызвали — очень рано, не было еще и семи утра. Только не в городскую управу, а в Свердловское отделение ОБХСС. Его арестовали, как только он вышел из казенной «Волги», которую водил Никифор Ильич. Его взяли вместе с начальством, он даже не смог позвонить домой, чтобы предупредить жену и сына. Уже к обеду в дом Вяземцевых нагрянули с обыском, шли поиски нажитого преступным путем и в «кирпичной избе», разумеется.

— Что вы ищете? В чем мой муж виноват? — прижимая руки к груди, спрашивала Марфа незваных гостей. — Он же обычным водителем работал у председателя, он ничего не знал про его дела! Отпустите его! Или хотя бы свидание дайте!

— Успокойтесь, гражданочка. Не виноват — отпустят. А председатель ваш вором оказался, государственную собственность разбазаривал. И в машине возил и товар, и деньги, а водитель что, не видел ничего?

После этих слов сердце у Марфы оборвалось. Расхищение госсобственности — это в лучшем случае десятка с конфискацией имущества, а в худшем — расстрел. Но у них-то конфисковывать особо было нечего в отличие от владельцев «кирпичной избы». На глазах у всего Котенкина из дома председателя выносили картины, ковры, люстры и коробки с хрусталем и фарфором. В доме Вяземцевых не нашли ничего. Тем не менее свидание Марфе дали только через две недели. Навстречу к ней вышел очень худой, замученный человек, с синяками на лице, половина зубов была выбита, и Марфа даже не сразу поняла, что это ее родной муж. Никифор никак не выглядел на свои сорок.

— Никифор!!! О господи!!! — Марфа бросилась к мужу и зарыдала, но конвойный так на нее зыркнул, что она моментально взяла себя в руки, опасаясь, что ее лишат и этой крошечной возможности встречи с родным человеком.

— Марфенька, здравствуй, моя хорошая! Слушай меня внимательно, не перебивай. Я уже отсюда не выйду, чувствую. Начальник