Крик в темноте - Оливия Нортвуд

наблюдал за тем, как эмоции на ее лице сменяли одна другую. Пустой взгляд постепенно становился осознанным, между бровями пролегла морщинка, рот мучительно искривился, из груди вырвался стон, полный боли, и она закричала, рефлекторно выставив дрожащие руки перед собой, чтобы оттолкнуть насильника.

– Сними ее лицо, – обратился к оператору насильник его дочери с придыханием в голосе.

В какой-то момент ему показалось, что он потерял контроль над собственным телом, утратил способность моргать, двигаться, из глаз безостановочно текли слезы, а рука, которой он зажимал себе рот, чтобы не кричать, так сильно впилась в челюсть, что он удивлялся, как кости до сих пор не лопнули и не превратились в кашу. Его мелко трясло, он скулил и мычал, не в силах сделать вдох.

Когда насильник закончил, она уже не сопротивлялась. Оператор крупным планом снял ее тело. Кровь между ног, укусы на груди, лицо, губы: она шептала что-то, отдаленно напоминавшее «мама, мамочка». Затем оператор передал камеру кому-то еще, подошел к ней и перевернул на живот. Она касалась пола кончиками пальцев и дрожала.

– Твою мать, – выругался второй мужчина и с силой ударил ее по ягодицам. Когда она слетела со стола, он пнул ее носком ботинка по животу. Она закашлялась и обняла себя руками. – И эта обоссалась. Я же говорил: перестань их поить перед записью, – обратился он к кому-то за кадром, встал на колени, закатал рукава рубашки, схватил ее за ноги и подмял под себя.

– И как, по-твоему, я должен заставить их принять снотворное?

Запись снова склеили: пол был уже чистым, стол пропал из кадра, его дочь больше не сопротивлялась, ему показалось, что она отключилась. Насильник левой рукой опирался на ее спину, а на кулак правой намотал рыжие волосы и потянул на себя. Его рубашка задралась.

Он вынудил себя нажать на «стоп», отмотать назад и пересмотреть этот момент на слоумоушен, затем покадрово, и сделать несколько фотографий на телефон: над поясом расстегнутых брюк насильника была татуировка, какой-то символ. Фотографии получились слегка смазанными, но рисунок был читаем.

Частично вернув себе способность двигаться, он просмотрел видеозапись в ускоренном режиме, чтобы убедиться, что не упускает нечто столь же важное, как и татуировка на торсе одного из насильников. Он увидел, как его дочь по очереди насилуют пятеро мужчин в балаклавах, ему казалось, что его внутренности сейчас должны напоминать дважды перекрученный фарш. Он расцарапал себе лицо, ярко чувствуя собственную никчемность и беспомощность, потому что не мог ничего изменить. Все, что ему оставалось, – бессильно наблюдать за тем, как его дочь медленно убивают. Бесконечное чувство вины и страдания дочери парализовали его тело и окатили холодом, он уже тосковал по человеку, которым был до того, как это увидел.

Затем экран на мгновение потух и появилась новая картинка: его дочь сотрясалась в рыданиях, лежа на боку на земле посреди сумеречного леса. Ее тело покрывали синяки, кожа на ягодицах покраснела от ударов кожаным ремнем, в некоторых местах лопнула, из ран сочилась кровь, смешиваясь с лесным мусором. Ублюдок с татуировкой подошел к ней и поднял ее на ноги, держа за волосы правой рукой, в левой у него было ружье. Она едва не упала. Его дернуло к экрану, словно он мог помочь ей, поддержать, не дать снова оказаться на земле. Когда насильник отпустил ее, она упала на колени и оперлась ладонями перед собой.

– Сейчас мы поиграем. Тебе нравятся игры? – спросил он. Она не ответила. – Правила невероятно просты. Будет легко, обещаю. Даже для такой тупой сучки, как ты.

– Ты ее недооцениваешь, – усмехнувшись, сказал человек, державший камеру. – У нее высокий средний балл, – добавил он, и все остальные рассмеялись.

Средний балл? Да, она действительно хорошо училась и в школе, и в университете. У нее никогда не было проблем, она всегда была собранной и добросовестной студенткой. Но откуда он знал об этом? Выслеживал ее? Втерся в доверие? Могли они быть знакомы до того, как это случилось? Судя по голосу, на видеозаписи он был первым, и в дальнейшем в основном только снимал, не участвуя в истязаниях и издевательствах. Это могло говорить о том, что они были знакомы до этого. Может быть, они даже состояли в отношениях и это было какой-то извращенной формой привязанности. Он столько раз спрашивал жену, был ли у их дочери мужчина, которого она скрывала от него, но жена каждый раз говорила, что у нее никого не было, как и ее друзья.

– Видишь, он верит в тебя, не подведи его. Так… Правила: ты бежишь, и, если тебе удастся выбежать на дорогу, прежде чем кто-то из нас тебя поймает, можешь идти. Вот и все. Вставай, беги, – приказал он, ткнув ее ружьем в бедро. – Беги, сучка, пока у тебя есть фора.

Он видел, как его девочка металась, чувствовал, что она собирается сдаться, она часто и глубоко дышала, плечи тряслись, с губ срывались гортанные стоны, напоминавшие рычание обессиленного животного, загнанного охотниками. Когда раздался выстрел, она медленно поднялась на ноги и сорвалась с места.

– Ну что, поохотимся, парни? – Мужчина с татуировкой перезарядил ружье и бросился за ней.

Дальше видеозапись стала непригодной к просмотру. Но он не мог перестать лить слезы, потому что слышал ее крики и их смех, ползущий по лесу.

Картинка стабилизировалась: она остановилась на краю обрыва, едва не свалившись в пропасть, обернулась к преследователям и прижалась спиной к дереву. Он знал это место. Подножие Маунтин-Си.

– Пожалуйста… – прошептала она, когда на нее навели камеру, закрыла глаза и покачала головой. – Пожалуйста…

Он слышал их возбужденное, учащенное дыхание, в его крови забурлил адреналин.

– Упс. – Мужчина, на теле которого была татуировка, прислонил ружье к мшистому валуну, подошел к ней, схватил за волосы и поставил на колени. – Проиграла. – Пожав плечами, он вытащил из поясной кобуры нож и перерезал горло его дочери. Она захрипела.

Он отпрянул от экрана, упал на четвереньки, и его стошнило.

– Сделайте снимок, парни.

Убийца его дочери взял нож в одну руку – с него тошнотворно медленно стекала густая кровь – и снова поднял голову его дочери за волосы, как охотник загнанное животное.

– Может, еще выпотрошишь ее, как оленя? – Один из них рассмеялся.

– Слишком грязно.

Убийца поднял большой палец вверх и улыбнулся – в уголках глаз появились морщины, а губы растянулись. Он видел это через прорези в балаклаве.

Кто-то сделал снимок на полароид, и когда тот проявился, его тоже сняли на камеру.

– Еще одна в коллекцию, – прошептал один из них,