Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 1 - Татьяна Юрьевна Степанова

– Феликс сегодня опять в обсерватории на всю ночь, и вообще у него теперь все какие-то дела, так что даже на такси вы не сможете… Другое дело, был бы он сейчас дома, он бы вас отвез и проводил до дверей квартиры. А с шофером одним я вас не пущу. Время почти девять вечера…

– Да светло еще, Ева, что ты так за меня беспокоишься? – старушка Сорокина пристукнула о паркет своей палкой. – Я еще ничего, годков пять-шесть еще поскриплю. На своих ногах, как видишь, и не в маразме. Я же во дворе гуляю, в магазин даже хожу сама, в сбербанк за пенсией. А уж в такси, с ветерком, да если шофер еще попадется молодой, лихой, так я и совсем оживу, глядишь. Как, бывало, твоя бабка двоюродная покойница… Ох и любила она кататься на машине – до самой своей смерти. Тогда – ты не помнишь, наверное, – в семидесятых, вот так на улице машину поймать, такси практически невозможно было. А по телефону заказывали – на адрес. Правда, когда приедет – вот вопрос. Но бабка твоя двоюродная пользовалась.

– Я помню, тетя Искра. Она часто разъезжала на такси. И ведь я у нее гостила летом, когда родители в Крым уезжали в отпуск.

– Квартиру-то она свою сохранила тогда… как маршала ее расстреляли. Мать моя думала, что за ней первой придут… Иллиодор Хвостов, как привез ее из Варшавы, открыто везде с ней вдвоем показывался – в театре там и вообще… Но за ней не пришли, за моим отцом пришли. И маму на Лубянку сколько таскали. Из квартиры папиной нас вытурили сразу, в мою нынешнюю каморку окнами на универмаг, – Сорокина прищурилась. – А бабка твоя двоюродная мало что красотка, так и ловкая еще была, у нее любовники потом появились, покровители высокопоставленные – военные, а затем из Политбюро один хмырь. Балерина Большого театра, пусть и не такая великая, как Уланова, но у нее имелись два-три спектакля, на которые вся Москва ходила. Да, прекрасная полячка, умела нашими русаками-пролетариями с четырьмя классами церковно-приходской школы вертеть.

– Она в Варшаву хотела вернуться после войны.

– Чушь! Никуда она не хотела возвращаться. Уж я-то знаю. – Сорокина показала глазами: – Плесни-ка мне еще чайку покрепче, раз ночевать у себя оставляешь меня, старуху… Ей и тут хорошо было. При Хвостове-то, маршале, она вообще жила как принцесса. Никто тогда так не жил, может, только Лиля Брик да Айседорка Дункан, но та сразу в Европу смоталась… А бабка твоя осталась и до самой своей смерти ужасной…

– Тетя Искра, берите конфеты… Вот «Белочка», а вот «Грильяж».

– А чем мне грызть твой «Грильяж»? Зубами, что ли, моими вставными, «мостом»? Нет, ты уж мне повидла яблочного дай… давай, давай еще… вот, хорошо, – Искра Тимофеевна Сорокина изящно облизнула ложку. – Да, до самой своей смерти она царила… Много вокруг нее разных прохвостов стало вертеться. Со старостью своей она все никак смириться не могла. Все казалось ей, что еще хороша… А куда там в семьдесят-то лет? Какие такие воздыхатели? Одни альфонсы… а то еще и похуже. Когда я позвонила ей в дверь… в тот день и она мне не открыла, я сразу все поняла. Я за дворником побежала в ЖЭК. А потом уже дверь вскрыли, и мы увидели ее в спальне, на постели… До сих пор ее лицо помню – черное.

– Я потом слышала от родителей – ее ограбили, это все сделано было, чтобы драгоценности ее забрать.

– Драгоценности она свои все в комиссионку сплавить к тому времени успела. На что жила-то? На что норковые шубы себе покупала? Такси вызывала? Два частных врача, гомеопат, массажистка… Кольцо ее с бриллиантом – вот это пропало, точно. Тот, кто ее задушил там, на постели, снять, видно, кольцо никак не мог. Он сломал ей палец безымянный…

– Об этом у нас в семье никогда не говорили, родители вообще старались, чтобы мы с сестрой не…

– Еще бы! Твоя мать очень переживала, что такая квартира у вас из-под носа утекла в связи с ее смертью. Она ведь прописать кого-то из вас туда хотела – тебя или сестру. Скорее всего, тебя, она тебя выделяла, любила. Ты часто у нее гостила, Эвка.

– Да, я помню, славные дни. Детство. Телевизор включить?

– А что там по телевизору-то? Все бубнят… Стариков совсем перестали слушать. Я вот по утрам «Эхо» включаю, так там… «твиттер» какой-то, «свитер»… «аккаунт»… что все это, зачем…

– Это все в Интернете.

– Интернет, техника… Помню, как однажды в тридцать четвертом году маршал Хвостов к бабке твоей на машине с открытым верхом прикатил. Во дворе стояла. Мы ее со всех сторон – вот это техника была. А потом уж он так демонстративно не приезжал, другими путями пользовался. Смотришь, а он уже в доме, на лестничной клетке с букетом цветов в дверь ее звонит… А как подъехал, какой дорогой, никому и невдомек, – Искра Тимофеевна Сорокина покачала головой. – Как раз метро тогда построили уже, ветку проложили. Ну и все остальное тоже, что метро сопутствует.

– Да, тетя Искра.

– Тебя что-то беспокоит?

– Да Феликс… Он меня в милицию тогда проводил, я вам говорила. И там с ним что-то произошло. Он необычный мальчик… Так вот боюсь, теперь они его в оборот возьмут.

– Не волнуйся за него. Надоест в обсерватории в телескоп свой пялиться – явится. Я его вчера за продукты поблагодарить как следует не успела.

– Все, что нужно, вам привез?

– С лихвой. А у нас там опять неладно с этим чертовым универмагом.

– Он говорил мне, милиция приехала, все оцепили. Что там такое?

– Что-то опять случилось. Я с балкона смотрела. Приезжают-то они быстро, милиция, толку вот что-то нет. Знаешь, что я тебе скажу…

– Нет.

– Я ведь верующей не была, отец меня так воспитывал. Я в бога в лагере поверила, бог есть, и он мне помог, иначе я бы там, в лагере, не выжила. А если бог есть, то и ад есть, понимаешь?

– Тетя Искра…

– Я прежде хотела, чтобы его сломали, этот чертов универмаг. А сейчас я знаю, что сломать его нельзя. Будет только хуже, понимаешь?

– Нет. Налить вам еще чаю?

– Я вижу, ты не хочешь об этом говорить, не веришь мне.

– Я верю, но…

– Но вот твой племянник, Феликс, он же особенный. Что-то ведь есть в нем, и ты это знаешь,