Стеклянный дом - Сара Пекканен

Можем поговорить?

Ответ приходит сразу:

Зачем?

Я бросаю зацепку:

Если собираешься заниматься паркуром сегодня, можем встретиться у парка Гейтуэй.

Представляю, как он таращится в телефон и его распирает от удивления. Не даю ему возможности спросить, откуда я знаю о его новом увлечении. Быстро печатаю:

Наводить справки о людях – моя работа. И я делаю ее хорошо. Я хочу выяснить, что на самом деле произошло с Тиной.

Все подсказки были в его машине: новая обувь без шнурков, тонкие перчатки, футболка с изображением парня, прыгающего через скамейку в парке, а также свежие царапины и синяки Пита.

Я все это заметила потому, что один из моих бывших клиентов брал уроки по паркуру в тренажерном зале в Роквилле. Я видела, как он прыгал, делал сальто, перекатывался и перескакивал через искусственные препятствия. Учитывая травмы Пита, вероятно, он прыгает через естественные препятствия типа лестничных пролетов без толстых накладок для рук и ног и страховочных ремней. Самое популярное место для уличного паркура – парк Гейтуэй.

Мой риск оправдался. Мне даже не нужно покидать дом, чтобы получить необходимую информацию. Пит охотно предоставляет ее. Двадцатипятилетняя Эшли Браун, проживающая в Бетесде, пригороде Вашингтона, – подруга Тины, с которой та говорила перед смертью. Именно она – тайный свидетель полиции.

23

Когда я захожу в ярко освещенный просторный зал, в висках начинает слегка пульсировать. Десятки детей с криком прыгают на соединенных между собой батутах – их с полсотни или около того, а в длину это сооружение не меньше футбольного поля.

– Мисс Хадсон?

Я отвожу взгляд от маленького мальчика, который смотрит на пакет рассыпавшегося попкорна и ревет, в то время как мать пытается его успокоить. Передо мной стоит Эшли Браун. На ней вызывающе-яркий комбинезон с синими и красными полосками и круглым значком с надписью: «Добро пожаловать в центр „ПРЫЖКИ!“». На миловидном лице замечаю выражение усталости.

– Спасибо, что согласились встретиться со мной, Эшли.

Какофония нарастает, и я морщусь. Кажется, у Эшли выработался иммунитет к шуму, тем не менее она жестом показывает, чтобы я следовала за ней в боковую комнату с большой вывеской на двери: «Комната для вечеринок № 1». Эшли закрывает дверь, и теперь гомон почти не проникает сюда. Комната выглядит чудовищно. На длинном прямоугольном столе грудой свалены грязные одноразовые тарелки, по полу разбросаны скомканные салфетки. Коробки из-под фруктового пунша с соком лежат на боку, и липкое красное содержимое вытекает на бумажную скатерть. Синие полосы глазури размазаны по спинке стула, на барной стойке лежит выдохшийся, ни в чем не повинный розовый шарик.

– У нас кое-кто заболел, поэтому мне не дали сегодня выходной. Но я могу поговорить с вами, пока прибираюсь тут.

Эшли начинает бросать грязные тарелки и чашки в большой мусорный мешок. Я перехожу к другому краю стола и тоже начинаю собирать мусор. Отчасти делаю это для того, чтобы сблизиться с Эшли: она будет более откровенной, если я буду вести себя как ее ровня. С другой стороны, я знаю, каково это – быть молодой, работать в сфере общественного питания и убирать жуткий беспорядок, оставленный посетителями.

– Мне жаль, что ваша подруга умерла, – начинаю я. – Насколько я понимаю, вы с Тиной были близкими подругами.

Эшли кивает, отправляя тарелку с нетронутым куском пиццы в мешок:

– Я ее знала всего год, но да, Тина была одной из моих лучших подруг. Ужасно, что ее не стало.

В знак уважения я делаю паузу, затем спрашиваю:

– Она когда-нибудь говорила о работе?

– Конечно. Мы обе были нянями в богатых семьях, жили неподалеку друг от друга, так и познакомились. И выходные у нас совпадали. Довольно странно, что отдыхали мы по воскресеньям и понедельникам, но это потому, что наши хозяева хотели оттянуться в уик-энд. Да, мы много болтали.

Я хмурюсь. Пит об этом не упомянул.

– Так вы тоже были няней?

– Да, с проживанием, поэтому все заработанные деньги положила в банк. Я присматривала за хорошим мальчиком детсадовского возраста. Затем, после смерти Тины, когда стало известно, что она носила ребенка мистера Баркли, мамочка, на которую я работала, сказала, что мне не стоит ходить по дому в лосинах. И попросила меня одеваться более официально. После чего она стала как ястреб следить за мужем – не пялится ли он на меня. И вскоре мне вручили предупреждение об увольнении за две недели. – Эшли закатывает глаза и переходит к стопке коробок из-под пиццы «Доминос» на боковом столе. – Пиццы хотите?

Качаю головой:

– Я недавно поела, но все равно спасибо.

Она бросает две целые пиццы в мешок, а коробки – в мусорную корзину.

– Когда я пришла сюда на собеседование, мне сказали, что пицца идет в качестве бонуса: «Сколько угодно пиццы бесплатно!» А теперь меня мутит от одного ее запаха!

Закончив убирать свой край стола, смачиваю губку в угловой раковине, чтобы стереть глазурь со стула. Если бы речь шла о любом другом деле, мои вопросы крутились бы вокруг взаимоотношений Роуз с ее родителями. Но сейчас фокус моего расследования расширился.

– Что Тина думала о Роуз?

– Сначала? Все было прекрасно. Тина жалела Роуз, потому что у той не было друзей. Девочку задирали в предыдущей школе, поэтому пришлось перевести ее в Роллингвуд.

Я делаю глубокий вдох. Интересно, это еще одна легенда, придуманная семьей Баркли, а на самом деле Роуз исключили из обеих школ?

Эшли отвлекается, заметив на полу подсохшую лужицу, – надеюсь, что кто-то всего-навсего уронил шоколадное мороженое. Я бросаю ей губку, девушка нагибается, чтобы оттереть пятно.

– Вы сказали, что сначала все было прекрасно, – продолжаю я.

– Да, Роуз обожала Тину, и это было взаимно. Но потом все неожиданно изменилось.

Я замираю, стараясь уловить каждое слово.

– Роуз будто подменили. Она кричала на Тину: мол, та ей не мать. Гнала Тину прочь и приказывала больше не возвращаться. Для Тины все это было просто ужасно!

Трудно представить, что Роуз может на кого-то кричать. Затем я вспоминаю, как Бет, увидевшая повара со стеклянной мерной кружкой, из интеллигентной спокойной дамы превратилась в крикливую бабу с безумным взглядом. Иэн тоже вел себя по-разному: когда я впервые задавала ему вопросы в кабинете, его добродушная маска соскользнула, обнажив суровое выражение лица. Может, способность менять настроение так же легко, как тасовать игральные карты, является семейной чертой?

– Почему Роуз обозлилась на Тину? – спрашиваю я.