Рулетка господина Орловского - Владимир Черкасов-Георгиевский

Еще стопку пришлось ему опрокинуть, чтобы обрести дар речи, которую, впрочем, сыщик быстро оборвал:

— Погодите благодарить, господин Палестов. Я вам и денег дам, ежели займетесь по моему делу-с.

Бывший артист величаво тряхнул головой, патетически продекламировав:

— Всемерно готов вам помогать в сей грозный для отечества час!

— Запомните, пожалуйста, нужную мне персону: Степка Кукушкин, Кука, громила из петроградской банды Гаврилы. Он сюда привез ворованные коллекционные драгоценности.

— Батюшки мои! Так это не сыск по нуждам Белого Де, ла и даже не монархистов? Опять уголовные? Отнюдь не квинтэссенция хорошего тона.

— Сейчас, Аристарх Матвеевич, на Москве сплошная Хитровка и все — уголовники, начиная с Ленина и Троцкого. Не извольте-с переживать! А вот что вас должно интересовать. — Он указал под стол, где раскинул на коленях фотографии сережек и сапфира.

— О-о, — глядя туда, забормотал сочинитель, — их грани играют словно в продолжительном дивертисменте с фокусниками, балеринами, акробатами и куплетистами!

— Что-с?

— Я повествую о своем впечатлении от столь отменных вещиц.

— Так беретесь, господин Палестов?

Слипшаяся прядь волос упала на лоб собеседника от резкости его кивка. Затескин неприметно сунул Палестинскому в ладонь кредитку, взял свой котелок и, уходя, указал на стол:

— Соблаговолите допить и закусить, Аристарх Матвеевич. За все уплачено-с.

Следующим пунктом затескинского маршрута стал дом Румянцева, где располагались трактиры «Пересыльный» — место сбора бездомных, нищих, барышников — и «Сибирь» уровнем повыше, облюбованная ворами и крупными скупщиками краденого. Сила Поликарпович, направляясь туда, поглядывал по сторонам и во многом не узнавал преобразившуюся за год его отсутствия Хитровку. В 1917 году после красного переворота ночлежники «Утюга» отказались платить сдатчикам квартир, их примеру немедленно последовали все хитровцы. Жаловаться арендаторам уже было некому, и они исчезали потихоньку, опасаясь получить финку в брюхо вместо платы за постой.

Первым делом революционные хитровцы разворотили каморки, где под досками пола обнаружили склады бутылок водки. Воодушевленно выпили их, а в наступившую зиму истопили в печках и сами доски, и деревянную облицовку стен. С морозами на Хитровку навалились люди из близлежащих советских учреждений и довершили разгром, растащив отсюда по своим квартирам все деревянное, вплоть до обрешетки крыш.

Весной 1918 года ютиться в домах без крыш, окон, дверей остались самые оголтелые, а каменные быв* пше ночлежки превратили в трактиры и таинственные подземные жилища. Там в глухих норах, подвалах- «занырах» как ни в чем не бывало действовали «хазы», «малины», «долушки», где головорезы и воры гулеванили, «тырбанили слам» — делили добычу, отсыпались и резвились с «марухами» от «скока» до «скока».

В эту ночь трактир «Пересыльный» после убийства «залетного», то есть немосковского вора, как и утверждал Антошка Воробьиный Нос, был закрыт. Затескин зашел в соседнюю «Сибирь» уже без шумихи, встретившей его в «Каторге», потому как по Хитровке успело распространиться, что Сила Поли-карпооич «шарится» тут по личным делам.

По сыщицкому обыкновению он выбрал в зале удобный для обзора столик в углу. Снова заказал водки и пива с копченой рыбой, сочетание чего предпочитал в здешних грязных застольях, так как другой местной выпивкой и закуской впору было получить пищевое отравление незакаленному, не проживавшему тут человеку.

Теперь Затескину потребовался Митя-монах из квартиры «странников», находившейся в доме, когда-то принадлежавшем Румянцеву. Население ее состояло из огромных молодцов, опухших от пьянства, с косматыми бородами, гривами, которым мыло и расческа были неведомы. Изображали они из себя иноков и паломников, отправившихся в святые земли, хотя имели единственный «сан» пьяницы, а дорога их пролегала от Хитровки до ближайшей церковной паперти или до домов замоскворецких купчих и обратно с выпрошенным-вымоленным подаянием на последующий пропой.

Поделившись спозаранку в кред ит, такой «странник» облекался в драный подрясник, пристраивал за плечами котомку, на голову — скуфейку, а если зимой, то иной раз припускал по снегу и босиком, чтобы больше подали. В котомке у него находился «мо-щевик» со лжемощами святых на любой вкус, а также разнообразная дребедень для обирания темных, но богатых купчих: щепочка якобы от Гроба Господня, который, как известно, каменный; кусочек лестницы, какую праотец Иаков во сне видел, и так далее.

«Паломники» эти имели обычно меж хитровцев иронические клички. Однако Митя-монах так прозывался, потому что действительно когда-то был послушником в Оптиной Пустыни, откуда его выгнали за пьянство, и занимался он теперь своим «странническим» ремеслом с неподдельным уважением к церковности. Его в «Сибири» Затескин вскоре обнаружил сиротски сидящим с краю за одним из столов в таком же жалком состоянии, что недавно и Палестинский.

Затескин позвал Митю и тот, утирая со лба холодную испарину, признательно кланяясь заросшей, давно не стриженой башкой, побрел к его столу. Приблизившись, Митя-монах перекрестился, ударил поясным поклоном и, заграбастав налитую стопку, метнул водку в пасть с выбитыми зубами. Крякнув, присел на край стула и стал, отдуваясь, поглощать предложенное пиво, буровя Затескина преданным взглядом. Поставил опорожненный стакан, вытер рукавом рот и жалобно спросил:

— Что же они с царем-батюшкой исделали?

Затескин задумчиво разгладил бакенбарды и с горечью произнес:

— Нельзя-с быть земле русской без государя. Вот проворонили освобождение из Тобольска царевой семьи, когда ее старые гвардейские унтер-офицеры охраняли, теперь там у красноармейцев труднее отнять… Одна надежда на Добровольческую армию…

Митя с сомнением покачал головой.

— А вот толкуют людишки, что иеросхимонаха старца Аристоклия со Святого Афона спросили о нашей Белой армии, а он: «Ничего не выйдет, дух не тот». И было также в начале года в усыпальнице отче Иоанна Кронштадтского. Раннюю обедню тогда отслужил прозорливый старец, протоиерей отец Михаил Прудников. Один из прихожан сказал ему: «Отец Михаил, Россия гибнет, а мы, дворяне, ничего не делаем, надо что-нибудь делать!» На это старец ответил резко: «Никто ничего поделать не может до тех пор, пока не окончится мера наказания, назначенного от Бога русскому народу за грехи».

Сила Поликарпович вздохнул удрученно.

— Как бы сами-то русские не кончились. Недаром писатель Достоевский говорил, что ежели от русского человека отнять-с Православие, то от него, в сущности, ничего не останется.

Он выпил рюмку и, завершая скорбную тему, перешел к предмету сыска:

— Надо, Митя, послужить святому делу, полные подробности которого сообщать я тебе не могу-с. Одно скажу: требуется разыскать петроградского бандита Степку Куку, который прибыл сюда с ворованными драгоценностями. Вот, гляди…

Сыщик показал ему из-под стола фотографии сережек и «Сапфира-крестовика».

Митя-монах, благоговейно глядя на сапфир, стал креститься со словами:

— Красоты несказанной дивный камень со знаком християнским, будто светит из римских