Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов

исключительная забота о целом, о создании материальной мощи и достижении посредством ее владычества над миром. Автор сокрушался о том, что, несмотря на все усилия Запада, Россия никак не желает сворачивать с избранного пути, и призывал европейцев готовиться к смертельной битве с наследниками Византии в том случае, если германский дух не сможет проникнуть на Восток и преобразовать его надлежащим образом. В статье говорилось среди прочего, что, если придется выбирать между русским кнутом и французской пропагандой, Германия предпочтет последнюю…

— Видите ли, уважаемый господин Тютчев, в определенных кругах от меня ожидают публикаций именно такой направленности. И согласитесь, что…

— Мне кажется, господин Фалльмерайер, что на этот раз вы перестарались, — перебил собеседника Тютчев.

— Однако же вы сами говорили, что я один из всех современных общественных деятелей Западной Европы понимаю, что такое Москва, что — Византия…

— Никогда не следует терять чувство меры. Даже в интересах дела… — Федор Иванович нахмурил брови. — Господин Фалльмерайер, идеи подобного рода, свободно распространяемые посредством популярных печатных изданий, могут привести германский народ на край исторической пропасти.

Конечно, репутация Якоба Фалльмерайера как непримиримого врага России в значительной степени облегчала ему выполнение тех деликатных поручений, которые этот баварец получал от Тютчева и которые достаточно щедро оплачивались русской политической полицией.

К тому же европейская дипломатия, официально декларировавшая мирное и в целом доброжелательное отношение к России, слишком часто добивалась от Петербурга незначительных и мелких, казалось бы, уступок — которые, однако, неуклонно вели к ослаблению политических позиций Российской империи. Тем более что и граф Нессельроде, глава Министерства иностранных дел, всячески поддерживал в глазах государя иллюзию европейского доброжелательства. Поэтому статьи Фалльмерайера, отражавшие подлинные антирусские настроения правящих кругов Западной Европы, следовало расценивать как предвестие той грозной опасности, которая уже давно вызывала у Тютчева глубочайшую тревогу.

Федор Иванович понимал, что его собственные предостережения по этому поводу не будут приняты всерьез, и активно воспользовался тем, что в России, по старой традиции, всегда больше прислушиваются к точке зрения иностранцев, чем к мнению, высказанному соотечественниками. Возможно даже, что к идее публичного распространения взглядов Фалльмерайера его подтолкнули слова Ивана Киреевского, давнего приятеля по московским литературным кружкам, написавшего несколько лет назад по поводу самостоятельной природы русской церкви: «Желать теперь остается нам только одного: чтобы какой-нибудь француз понял оригинальность нашей церкви и написал об этом статью в журнале; чтобы немец изучил нашу церковь поглубже и стал бы доказывать на лекциях, что в ней совсем неожиданно открывается именно то, что теперь требует просвещение Европы. Тогда, без сомнения, мы поверили бы французу и немцу и сами узнали бы то, что имеем…»

Комбинация, затеянная Тютчевым, была призвана выполнить и другую, не менее важную, стратегическую задачу. Посредством целенаправленных публикаций в ведущих немецких газетах следовало внушить читающей европейской публике убеждение в бесполезности и бессмысленности вооруженного противостояния между Западом и Россией.

Увы, Федор Иванович прекрасно понимал неизбежность нового двенадцатого года. Вопрос был только в том, когда именно государства Европы накопят достаточно сил, чтобы начать полномасштабные военные действия, и какие именно страны войдут в антирусскую коалицию…

— Я обязательно учту ваши рекомендации, — откашлялся господин Фалльмерайер.

— Настоятельные рекомендации, — подчеркнул Федор Тютчев.

— Да, кстати… мне удалось получить интересующие вас бумаги.

— По поводу заговорщиков? — оживился хозяин.

— Они называют себя политическими эмигрантами. — Баварец, несколько задетый полученным внушением, не отказал себе в удовольствии употребить формулировку, не слишком приятную для Федора Ивановича. — Однако это потребовало определенных расходов.

— Понятно, господин Фалльмерайер. По-моему, между нами никогда не возникало недоразумений финансового характера?

— Нет, что вы, господин Тютчев! Как можно… Вот, извольте поглядеть.

Документы, которые гость передал Федору Ивановичу вместе с дешевой кожаной папкой, представляли собой копии прусских, а также австрийских полицейских досье на подданных Российской империи, постоянно проживающих за границей.

Под первым номером значился некто Михаил Бакунин, дворянин, двадцати девяти лет от роду, приехавший в Германию для пополнения философского образования. Впрочем, судя по всему, особого пристрастия к учебе он не проявил, значительно больше времени уделяя посещению различных собраний и участию в тайных организациях самого радикального толка. За ним следовал старый знакомец Тютчева — князь Иван Сергеевич Гагарин, совсем недавно перешедший в католичество и состоявший, по сведениям полиции, в тайной переписке со своими немецкими единомышленниками… Всего упомянуто было шестнадцать персон — впрочем, Федор Иванович обнаружил среди них и Тимофея Грановского, вот уже четыре года как возвратившегося в Россию, и даже покойного публициста Станкевича.

— Ладно, за это я заплачу — хотя, если по совести, товар не отличается свежестью. Надеюсь, в следующий раз вы принесете что-нибудь более ценное?

— Буду стараться, — опустил глаза господин Фалльмерайер.

— Что-нибудь удалось узнать про подготовку покушения?

— Нет, я пока не нашел никаких доказательств того, что оно действительно подготавливается.

— Ищите, — распорядился Тютчев.

Некоторое время назад из Петербурга поступила секретная информация о том, что некие европейские революционеры — не то поляки, не то итальянцы, подстрекаемые французами, — готовят злодейское убийство государя императора во время его предстоящей поездки в Англию. Федору Ивановичу, как и всем, кто за границей сотрудничал с ведомством Бенкендорфа, предписывалось немедленно принять все возможные меры для проверки достоверности этих сведений.

— Ищите, господин Фалльмерайер. — Хозяин поднялся со стула, показывая, что на сегодня беседа окончена. — Всего доброго, передавайте поклон супруге!

— До свидания, господин Тютчев…

Когда гость покинул квартиру, часы на камине отбили четверть девятого…

* * *

Федор Иванович перед сном, как всегда, помолился.

До исполнения супружеского долга дело не дошло — как-то не обнаружилось ни желания, ни настроения, поэтому он ограничился поцелуем и задул свечу, стоявшую возле кровати.

Заснуть сразу, однако, не удалось.

Россия, думал Тютчев, ворочаясь с боку на бок, прежде всего христианская держава. Русский народ — христианин не только в силу православного верования, но и благодаря чему-то более задушевному, историческому… Он христианин в силу той способности к самоотвержению и самопожертвованию, которая составляет основу его нравственной природы.

А вот революция, как ее представляют себе современные европейцы, — прежде всего враг христианства! Антихристианский дух есть душа любой революционной идеи, ее сущностное, отличительное свойство… Необходимо надеяться, что у России, верующей страны, достанет этой веры в решительную минуту. Она не устрашится величия своих судеб, не отступит перед своим призванием. И когда еще призвание России было более ясным и очевидным? Можно сказать, что Господь начертал его огненными стрелами на помраченных от бурь небесах. Запад уходит со сцены, все рушится и гибнет во всеобщем мировом пожаре — Европа Карла Великого и Европа трактатов 1815 года, римское папство и все западные