Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов

Венский конгресс упростил карту Италии только в двух пунктах, да и то в ущерб двум независимым государствам — Венецианской республике и Республике Генуэзской. И поначалу недовольство ретроградной политикой итальянских государей, предавших национальные интересы, обнаруживалось только в той форме, в которой обычно обнаруживается противодействие правительству в самодержавных монархиях со стороны средних сословий — то есть в организации тайных обществ масонского толка.

— Карбонарии?

— Да, это были самые известные из заговорщиков… — Федор Иванович наполнил ликерные рюмки и поставил бутылку обратно. — Как вам, должно быть, известно, первые выступления карбонариев, малочисленных и плохо вооруженных, подавлялись властями достаточно быстро и беспощадно. Однако теперь, когда идея национальной независимости овладела в Италии самыми широкими народными массами, ее осуществление становится лишь вопросом времени.

— Но ведь австрийские гарнизоны контролируют почти весь север и юг полуострова?

— Вопрос времени, — убежденно повторил Тютчев.

— Не знаю, не знаю… — продолжал сомневаться господин Фалльмерайер. — Чем же это закончится для итальянцев? Я читал где-то, что произвести у них революцию так же легко, как трудно организовать в ней новый строй.

— Ну, подобное можно отнести к любому государству! Хотя вы, разумеется, правы: в новой Италии даже после изгнания иностранных войск и окончательного объединения страны не следует ожидать установления скорого мира и общественного спокойствия. Это уже и сейчас вполне заметно… — Федор Иванович сделал глоток из чашки. — Изумительный кофе! Эрнестина готовит его великолепно.

— Да, действительно, — согласился Фалльмерайер.

— Во время последней своей поездки я имел удовольствие познакомиться со многими представителями так называемого патриотического движения — все они честные, умные, храбрые люди, которые, однако, никак не могут поладить между собой. К примеру, приверженцы партии «Молодая Италия», созданной неким Мадзини, полагают себя единственными революционерами и не желают мириться ни с чем, кроме установления демократической республики. Другие, так называемые неогвельфы, все надежды возлагают на Ватикан и Папу, который непременно будет ими призван для объединения страны. А ведь есть еще и сторонники конституционной монархии, и либералы разных оттенков… — Федор Иванович поднял рюмку ликера: — Ваше здоровье, господин Фалльмерайер!

— Ваше здоровье, господин Тютчев!

— Да что там говорить — взгляните на пример Испании или Португалии. Уж на что популярен был среди испанцев после свержения монархии прогрессист Эспартеро, так ведь и ему не удалось избежать гражданской войны, разорения городов и репрессий в отношении мирных жителей. В результате сами же его соратники заставили Эспартеро бежать из страны, а потом и вообще призвали обратно к себе королеву — не так ли?

— Совершенно верно.

— А португалец Кабраль? Совсем еще недавно, кажется, он получил известность в качестве министра революционного правительства — а теперь, перестреляв и перевешав других претендентов на власть, превратил свое правление в настоящую диктатуру.

— Очевидно, в этом есть определенная закономерность.

— Без сомнения! Посмотрите только на постоянные попытки французов установить у себя республиканский строй — все они неизменно заканчивались установлением новой монархии.

— Зато теперь во Франции, кажется, все спокойно…

— Это лишь видимое спокойствие, господин Фалльмерайер. Да, император Луи Филипп на какое-то время привел своих противников в состояние бессилия. Но даже для этого ему потребовалось без малого десять лет! Так что поверьте, друг мой, благополучную Францию в самом ближайшем будущем ожидают великие потрясения.

— Не спорю, — кивнул Фалльмерайер. — Как сказал мне недавно господин Маркс, старушка Европа беременна революцией…

— Когда вы с ним встречались? — заинтересовался Федор Иванович.

— Недели две назад, в Кёльне.

— Как обстоят его дела?

— О, далеко не самым лучшим образом… «Рейнскую газету», которую он редактировал, весной прикрыли за постоянные нападки на прусское правительство, так что господин Маркс намерен теперь перебраться в Швейцарию.

— Очень жаль. Этот молодой человек весьма неплохо информирован о ситуации в европейском революционном движении самого разного толка и, насколько я знаю, имеет определенное влияние среди своих единомышленников. — Тютчев посмотрел в окно, затем вновь перевел взгляд на собеседника. — Как вы полагаете, примет он от меня при подходящем случае и, разумеется, на определенных условиях некоторую материальную помощь?

— Думаю, примет… — улыбнулся Фалльмерайер. — Отчего же не принять? Господин Маркс как-то сказал при мне буквально следующее: в политике, дескать, можно объединяться ради известной цели даже с самим чертом — нужно только быть уверенным, что ты проведешь черта, а не черт тебя.

— Ну что же, поживем — увидим… Постарайтесь, пожалуйста, не терять этого господина из виду.

— Я постараюсь.

Отношения, которые связывали Федора Ивановича с Якобом Фалльмерайером, установились еще в 1931 году, когда отставной генерал Остерман-Толстой решил предпринять путешествие по Ближнему Востоку. Фалльмерайер был тогда не только одним из известнейших публицистов и историков Германии, но также специалистом-востоковедом, поэтому Тютчев и рекомендовал его своему близкому родственнику и покровителю в качестве личного секретаря. Затем профессор Фалльмерайер совершил еще несколько путешествий на Восток и опубликовал ряд научных исследований, которые принесли ему в немецких политических кругах репутацию радикального патриота.

Федор Иванович Тютчев, познакомившийся с Фалльмерайером довольно близко, в скором времени понял, что перед ним в высшей степени тщеславный, очень падкий и на лесть, и на всякого рода выгоды человек. Знал Тютчев и о том, что Фалльмерайер любыми средствами желает оказаться в кругу людей влиятельных и богатых. При этом он был не очень разборчив: так, он сумел получить и стипендию от баварского кронпринца, и орден от турецкого султана, а некоторые из его путешествий оплачивались даже австрийцами…

Обосновавшись на родине, в Мюнхене, господин Фалльмерайер открыл в себе незаурядный талант публициста. Издававшаяся в Аугсбурге «Всеобщая газета», считавшаяся весьма прогрессивной и национально ориентированной, постоянно публиковала его статьи, а самые видные политики и идеологи объединения Германии считали за честь поддерживать с ним доверительные отношения.

При этом, естественно, никто из них и не подозревал, что патриотический пыл Фалльмерайера подогревался не только и не столько его собственными убеждениями, сколько довольно значительной денежной стипендией, которую регулярно выплачивал баварцу Федор Иванович Тютчев…

— Ладно, перейдем к делу. — Хозяин взял со стола один из недавних выпусков «Всеобщей газеты» и многозначительно повертел его в руках: — Что это означает, господин Фалльмерайер?

— Вы имеете в виду «Политику Востока»?

— Совершенно верно.

В статье, о которой шла речь, Фалльмерайер перечислял три мировые столицы, играющие судьбоносную роль в истории человечества, — Иерусалим, Рим и Константинополь. Сосредоточившись на последнем, он утверждал, что наследие Византии живо, несмотря на турецкое завоевание, и что живо оно не только в самом Константинополе, порабощенном Османской империей, но и в России. При этом само византийское наследие он расценивал весьма отрицательно, рассуждая о «бездушии и пустоте православной веры», об отрицании любых частных интересов людей, интересов, которые подавляет