Искатель, 2004 №12 - Керен Певзнер

Далее в приложенном листке были сведения о том, когда состоится бьеннале, время и место заседаний секций и групп и тому подобная информация. До начала мероприятия оставалась неделя.

Все это я перевела на иврит и вернула письмо Карни.

— Что ты сказала, они хотят купить?

— Какой-то пакет документов. Тут так говорится.

Посетительница задумалась. Я тем временем, выразительно кашлянув, вернулась к своей работе. Так продолжалось несколько минут: она молчала, лишь позвякивая браслетами, я печатала очередной нотариальный документ. Честно говоря, меня уже начало раздражать ее присутствие.

Карни достала сигарету и зажигалку.

— Извини, но здесь не курят.

— Когда у тебя перерыв? — спросила она.

— Через полчаса.

— Можешь закрыть контору сейчас?

— Могу, — неохотно согласилась я. — Только письмо допечатаю.

— Хорошо. Жду тебя внизу, у меня красный «Шевроле». Поедем посидим где-нибудь, а то я проголодалась. Я приглашаю.

За рулем красного «Шевроле» сидел Ашер. Мы поздоровались, я уселась на заднее сиденье, где уже лежал его «Кодак», и через десять минут (у нас в городе все близко) мы оказались на набережной, в небольшом марокканском ресторанчике «Марина». Почему у марокканского заведения русское название? Просто «Мариной» здесь называют не женщин, а причал для яхт.

В ресторане Карни тут же закурила и заказала всем гусиную печенку, жареные трубочки из теста, фаршированные мясом, «заалюк» — тушеные баклажаны и «танжин» — мясо с айвой. Мне пришло в голову, что после вчерашнего застолья продолжать обжираться — это верх разгильдяйства, но кушанья так ароматно пахли, соленья так и просились в рот, что я в очередной раз не выдержала.

— Ешь, ешь, — сказала Карни. — Я в этот ресторанчик с детства хожу, нигде так вкусно не готовят печенку.

Она была права: печенка таяла во рту, я не успевала ее укусить.

— Все свежее, оставшееся мясо вечером выкидывают, а утром готовят из только что забитого.

Отложив в сторону вилку, я посмотрела Карни в глаза:

— Все было очень вкусно, но, может быть, ты расскажешь, зачем ты меня сюда пригласила?

Ашер поднялся и со словами «Пройдусь немного, яхты сфотографирую, здесь свет хороший» вышел из ресторана. Мы остались вдвоем.

Карни набрала полную грудь дыма, выдохнула его в потолок и произнесла:

— Я предлагаю тебе поехать со мной и Ашером в Прагу.

— Зачем?

— Переводчицей. Я же не знаю ни английского, ни чешского, только французский и иврит. А эти языки там не в ходу. А ты рассказывала, что была на практике в Карлсбаде.

Надо же, запомнила…

— Но я не знаю чешский так, как иврит или русский, — возразила я.

— Неважно, я слышала, что чешский похож на русский, этого достаточно. А то где я найду в течение недели человека, который знает в совершенстве все те языки, которые мне нужны?

— Знаешь что, Карни, прежде чем я дам или не дам согласие на поездку, я должна четко знать, в чем будут заключаться мои обязанности. Иначе ты просто тратишь время.

— Хорошо, — вздохнула она. — Это долгая история, но придется ее рассказать.

Рассказ вдовы Маркс оказался сбивчивым и зиял хронологическими несоответствиями, на которые мы обе постарались не обращать внимания. Она родилась в Хайфе, в бараках, которые построили для переселенцев из Марокко. Условия жизни в этом «бидонвилле» были такими ужасными, что в год ее рождения произошла демонстрация жителей района Вади Салиб. Людям не нравилось, что их считают третьим сортом за темный цвет кожи и восточное происхождение. Они не могли забыть, как их силой везли и сбрасывали с грузовиков, селили в заброшенных местах и кормили шницелями из куриных обрезков с пюре. Да-да, именно шницелями. Ведь они привыкли к совсем другой пище, и от картошки у них случалось несварение желудка.

Демонстрацию жестоко подавили, а ее лидера Давида Бен-Хороша полицейские скрутили и отправили в тюрьму.

В бараках еды не хватало. Ее раздавали по талонам: каждый день к школе приезжал грузовик и привозил надоевшее готовое расфасованное пюре и шницель. Но дети не хотели ашкеназской еды. Им нужен был марокканский кус-кус, который готовили их бабушки из манной крупы и оливкового масла, а учительницы-польки не обращали внимания на детские гримасы и заставляли есть.

Ходившие по баракам медсестры находили у детей вшей и опрыскивали всю семью. Потом долго в комнате стоял густой химический запах.

Карни, будучи сама еврейкой, ненавидела европейских евреев — ашкеназов. Они были учителями, врачами, политиками, начальниками у ее старших братьев, и ей казалось, что они относятся к людям со смуглой кожей — йеменцам, марокканцам, ливийцам — как к умственно отсталым. В защиту своих чувств она приводила слова Голды Меир о выходцах из Северной Африки: «Они такие несимпатичные».

Отец и братья Карни работали на самых тяжелых работах, возвращались домой затемно. Одному из ее братьев расхотелось работать на стройке, и он исчез. Оказалось, что он собрал воровскую шайку, грабил богатые виллы, но долго веревочке не виться. Мать вздохнула: «На все воля божья», и несколько лет подряд возила ему в тюрьму еду и сигареты.

Когда Карни немного подросла, то ей пришла в голову дельная мысль: она решила навсегда вырваться из этой среды. Училась девушка плохо, так как в доме не было книг, кроме ветхой Библии. А еще она считала, что ашкеназы-учителя любят только ашкеназских учеников-подлиз, а ей надеяться было не на что. Зато у нее с двенадцати лет уже начала расти грудь, чем крайне заинтересовались мальчики-старшеклассники.

Аттестата зрелости Карни так и не получила, но ее это совсем не беспокоило. Она часто не ночевала дома. Матери было все равно, она только горевала о младшем сыне, угодившем в тюрьму. Старшие братья изредка поколачивали беспутную сестрицу, но потом махнули на нее рукой. Отец болел и вскоре умер — на него свалился большой бак с известью, он получил ожоги. Проклятый подрядчик выплатил какие-то гроши отступного. Стоит ли говорить, что и он был ашкеназским евреем?

В армию Карни не пошла, так как не понимала, зачем нужно было тратить два года молодой жизни? На призывном пункте сказала, что она религиозная и служить ей не позволяют идеологические соображения и религия. По этому поводу она даже сменила мини-юбку на широкий балахон до пола. Отпустили.

В восемнадцать лет Карни была высокая, статная, с налившейся грудью — и хорошо знала себе цену, могла постоять за себя, а если сил не хватало, то на помощь приходили братья — так дубасили обидчика, что тот не подходил к девушке ближе чем на километр. Она поняла, как можно вертеть мужчинами и