Пропасть - Роберт Харрис

принес ему полученную от кайзера телеграмму. Подошли Бонги с Драммондом, и они прочли ее вчетвером. Это была более официальная версия личной телеграммы королю, обвиняющая во всем решение русского царя провести мобилизацию.

Странно было стоять в опустевшем зале, держа в руках послание германского императора, и представлять, как он сейчас не может уснуть у себя в Берлине.

– Чего он рассчитывает этим добиться? – спросил премьер-министр.

– Он пытается свалить всю вину на русских, – ответил Тиррелл.

– Только и всего? Или у него в последний момент задрожали коленки и он пытается найти выход из положения? – Заметив скептическое выражение на их лицах, премьер-министр добавил: – Если получится убедить русских остановить мобилизацию, Германия может поступить так же. Мы обязаны что-то предпринять. Во всяком случае, стоит попытаться. Бонги, вызовите мне такси!

– Куда вы поедете, сэр?

– В Букингемский дворец. Эрик, позвоните личному секретарю короля и скажите, что я скоро прибуду. Давайте напишем черновик обращения короля к царю, как кузена к кузену.

В час ночи премьер-министр немного неуклюже из-за принятой внутрь четверти бутылки бренди забрался на заднее сиденье машины, и удивленный таксист отвез его в Букингемский дворец. Водитель отказался взять плату и крикнул ему вслед:

– Благослови вас Бог, сэр!

Премьер-министр снова поднялся по лестнице мимо Георгов I, II, III, IV и прошел в гостиную, где его встретил Георг V, в домашних туфлях и коричневом халате поверх ночной рубашки, с заспанными глазами и торчавшими в стороны пучками жидких волос.

– Благодарю вас за то, что приняли меня, ваше величество. Мы бы хотели, чтобы вы немедленно отправили личную телеграмму царю. Позвольте мне зачитать?

– Если это так необходимо.

– Она начинается так: «Мое правительство получило следующее заявление от германского правительства»… Здесь мы вставим текст сообщения кайзера, а дальше вы можете сказать: «Я не могу отделаться от мысли, что какое-то недоразумение завело нас в безвыходное положение…» – И он дочитал до конца: – «Я чувствую уверенность, что вы, точно так же как и я, озабочены тем, чтобы сделать все возможное для сохранения мира».

– И это все? – с сомнением спросил король.

Перечитав написанное еще раз, премьер-министр не решился его обвинить. Это было жалкое послание – комок банальностей, брошенный в надвигающуюся волну из миллиона поставленных под ружье людей.

– Это все, сэр.

– Очень хорошо. Подайте мне перо. – Он старательно вывел сверху: «Мой дорогой Ники», добавил внизу: «Твой Джорджи», и вернул бумагу премьер-министру. – А теперь, если вы не возражаете, я пойду спать.

Я вернулся домой около 2 ночи и немного поворочался в постели (как сказали бы романисты), но на самом деле спал не так уж плохо, и в этом промежутке, между засыпанием и пробуждением, твой образ, благодарение Богу, продолжал витать надо мной, принося покой и умиротворение.

Глава 11

Во вчерашнем своем письме премьер-министр сообщал, что еще может приехать в Пенрос на поезде, прибывающем в 18:45, но, когда она упомянула об этом за завтраком, эту новость приняли недоверчиво.

– А газеты он читает?

Отец поднял свежий номер «Таймс» и показал заголовки:

ЕВРОПА ВСТАЕТ ПОД РУЖЬЕ

В РОССИИ ВСЕОБЩАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ

ВОЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ В ГЕРМАНИИ

ПОГРАНИЧНЫЕ ИНЦИДЕНТЫ

– Марго приедет вместе с ним или он собирается к нам один? – с подозрением спросила мать.

– Я так представляю, что если бы он и приехал, то просто привез бы с собой личного секретаря. Вероятно, Бонги. Так или иначе, он все равно не приедет. Это просто фантазия, средство отвлечься от кризиса.

– Но как он может даже думать о том, чтобы покинуть Лондон в такое время? – удивился лорд Шеффилд.

– Мне кажется, это очевидно, – сказала Сильвия и посмотрела через стол на Венецию. – Дорогая, ты же знаешь, что он дня прожить не может, не увидевшись с тобой, а прошло уже больше недели.

– Это правда, Венеция? – спросил лорд Шеффилд.

– Конечно неправда. Просто Сильвия пытается мне навредить. – Венеция сверкнула глазами на сестру. – Лучше бы ты, дорогая, побеспокоилась о собственной жизни, вместо того чтобы переживать из-за моей.

Сильвия вздрогнула.

– Венеция! – воскликнула мать.

– У меня болит голова, – заявила Венеция, встала и уронила салфетку на тарелку. – Я пойду к себе.

Тем же утром от него пришла телеграмма:

К СОЖАЛЕНИЮ, МЕЖДУНАРОДНАЯ СИТУАЦИЯ ТРЕБУЕТ МОЕГО ПРИСУТСТВИЯ в ЛОНДОНЕ. ТЫСЯЧА ИЗВИНЕНИЙ. ПОШЛЮ ТЕЛЕГРАММУ ТВОЕЙ МАТЕРИ.

НАПИШУ ПОЗЖЕ.

Это было только облегчением, особенно после сцены за завтраком. Но теперь, когда он поступил должным образом, она сама удивилась своему разочарованию.

Пенрос-Хаус

Холихед

Суббота, 1 августа 1914 года

Милый, я только что получила твою телеграмму. Это и впрямь жестокий удар. Я уже возненавидела эту гадкую войну, хотя она еще даже не началась! Может быть, если ты сумеешь оградить нас от нее, то приедешь в Пенрос на следующий уик-энд, а если не сумеешь, то, по крайней мере, это несчастное путешествие в Индию и Австралию отменят и я смогу приехать в Лондон и увидеться с тобой.

Венеция написала еще несколько бессвязных фраз и почувствовала, что готова заплакать. Тогда она решила прогуляться к морю и развеяться. Но, едва выйдя из леса, заметила еще от края пляжа, как на мелководье перекатывается в волнах прибоя что-то чернобокое, белобрюхое. Она молилась, чтобы это оказалась выброшенная на берег дохлая рыбина, даже когда подошла и поняла с растущей шаг от шага уверенностью, что это ее пингвин.

Она забрела в море по колено, не думая о туфлях и юбке, ухватила его за маленькое крылышко и вытащила на песок. Стоя на коленях, она прижимала к себе, как младенца, его невыносимо легкое тельце с безжизненно свисающей набок головой и тусклыми, мутными даже в лучах солнца, крохотными глазками. Все твердили ей, что так и будет, а она целых два года доказывала, что они ошибаются, пока не случилось это дурацкое неестественно жаркое лето. Почему все, что так или иначе с ней связано, заканчивается плохо? Почему она всем приносит несчастье? Она зарыдала, оплакивая птицу и свою судьбу, поскольку ей казалось, что разница между ними не так уж велика. Они обе не жили той жизнь, которой требовала их природа.

Приступ жалости к себе, совершенно ей несвойственной, продолжался целых пять минут, а затем прекратился так же внезапно, как и начался.

Это было так нелепо.

Она отнесла мертвого пингвина к полосе леса и оставила там на камне. А затем вернулась домой за лопаткой.

Милый, мне жаль умножать твои печали, но