Пропасть - Роберт Харрис

Большие подъемные окна открыли до самого верха, впуская легкий вечерний ветерок. На обед подавали бараньи котлеты, за ними последовало мороженое, а потом они сели играть в бридж. Сообщение о твердой решимости кабинета министров уже появилось в выпусках утренних газет, и с наступлением ночи шум огромной толпы, бредущей по улицам к Букингемскому дворцу, сделался еще громче – отдаленный и немного нервирующий рев, время от времени переходящий в пение «Боже, храни короля».

– Похоже, правительство стало очень популярно, – заметил Монтегю, поднимая взгляд от карт. – Можно подумать, что мы уже победили.

– Меня это мало беспокоит, – ответил премьер-министр. – На память приходит замечание Уолпола перед войной с Испанией: «Сегодня они звонят в колокола, а скоро будут заламывать руки».

Волнения все еще были слышны, когда он попрощался с хозяевами и отправился домой на Даунинг-стрит.

Было необычайно светло, по всей Парламентской площади горели газовые фонари, а над головой висела луна в три четверти диска. Они двинулись по Уайтхоллу, но вдруг кто-то встал прямо перед ним, всмотрелся в его лицо и прокричал:

– Чтоб мне провалиться, это же он!

И премьер-министра тут же окружили десятки людей, многие из которых были изрядно пьяны. Небольшая толпа вела себя вполне дружелюбно, выкрикивала приветствия и распевала «For He's a Jolly Good Fellow», к немалому удовольствию его детей. Но он, в отличие от Уинстона и Ллойд Джорджа, никогда не гонялся за славой и потому смутился от происходящего. На углу Даунинг-стрит Вайолет посоветовала ему ненадолго остановиться, и он с неохотой снял цилиндр, неловко поводил им туда-сюда, затем нахлобучил его на макушку и побежал к спасительной двери своего дома.

Следующим утром Венеция плавала недолго, даже в августе температура в Ирландском море редко поднималась выше шестидесяти градусов[21], и она прекрасно понимала, что продрогнет до костей, если пробудет в воде дольше десяти минут, и потом придется согреваться не один час. Она добрела до берега, завернулась в полотенце и, убедившись, что на пляже пусто, выскользнула из купального костюма и надела платье. В кои-то веки она не спешила возвращаться. Доставки почты, которую непременно нужно перехватить, сегодня не будет.

Венеция распустила волосы, встряхнула ими и пошла по мокрому песку. На вершине мыса стояло полуразрушенное и лишенное крыши строение из серого камня, чье предназначение давно стерлось из памяти живущих, и осталось лишь романтическое название «Замок короля Артура». Прошлым летом она укрывалась здесь от внезапных порывов ветра в объятиях премьер-министра. И здесь же, еще одно лето назад, Эдвин Монтегю сделал ей предложение – неожиданно, трогательно и обреченно. Она постаралась отказать ему как можно мягче.

– Боюсь, этого никогда не случится.

– Потому что я еврей?

– Нет. Конечно нет. Ты меня не за ту принимаешь.

– На случай если ты вдруг передумаешь, а я надеюсь, что когда-нибудь это случится, знай, что по завещанию отца меня лишат наследства, если я женюсь на женщине не своей веры.

– Что ты хочешь этим сказать? Что если мы поженимся, то будем нищими?

– Да, если только ты не поменяешь веру.

Она рассмеялась, просто не смогла удержаться:

– Что ж, тогда уже точно нет никакого смысла выходить за нищего еврея. – А потом увидела выражение его лица и быстро взяла его за руку. – Прости меня. Я вела себя как дура. Ты мне и правда очень нравишься. Но только как друг, и никак иначе.

– Ты считаешь меня уродливым?

– Дорогой Эдвин, все считают тебя уродливым!

– Бог мой, я ведь такой и есть, да? Я действительно уродлив! – Тут он запрокинул голову и расхохотался, выставляя напоказ ужасные зубы и кончики жестких черных усов, и она подхватила его смех, а когда они наконец остановились, он сказал уже серьезно: – Но я все равно люблю тебя, Венеция. Никого еще не любил так сильно и никогда не буду.

– Почему? – искренне удивилась она.

– Думаю… – начал он и замолк в нерешительности. – Ты не обидишься?

– Нет. Продолжай.

– Думаю, это потому, что у тебя мужской ум в женском теле.

– Позволь заметить, что это, скорее, женское наблюдение. Может быть, это у тебя женский ум в мужском теле?

– Правильно! Я неврастеник и не люблю мужское общество и мужские развлечения. Я предпочитаю выбирать ткани. Видишь, мы созданы друг для друга.

Она так и не вышла за Монтегю, но после этого он стал ей больше нравиться. И его слова не обидели Венецию, поскольку она признала в них правду.

Венеция вернулась домой более длинным путем, чем обычно, перелезла через запертые на висячий замок ворота, обозначающие границу фамильных владений, и пошла по тропе вдоль берега, а не через лес. Прибой отступал, обнажая черные скалы и оставляя мелкие озерца. На отмелях выклевывали что-то из ила кулики. Она прошла мимо заброшенного фермерского дома с белеными стенами, свернула на дорогу, бегущую вдоль западной границы усадьбы, и уже почти добралась до больших чугунных ворот, когда из парка показался почтальон на велосипеде и покатил в сторону Холихеда.

Торопясь домой через парк, Венеция твердила себе, что почтальон мог просто привезти телеграмму, а не письмо. Но когда она, подойдя к дому, направилась прямиком в столовую, вся семья еще сидела за завтраком, видимо дожидаясь возращения Венеции, а рядом с ее тарелкой лежали письма от премьер-министра – сразу два.

Она понимала, что каждый здесь смотрит на нее: растрепанную, со струящимися по спине мокрыми волосами, все еще державшую в руках полотенце и купальный костюм.

– Ты опоздала, – сказала мать.

– Извини.

– Так ты собираешься их открывать? – кивнула на письма Сильвия.

– Открою, конечно, когда буду готова.

Сначала она хотела просто схватить письма и убежать в свою комнату, но потом подумала: «Как жалко, как трусливо!» Венеция взяла себя в руки, заколола волосы, положила на тарелку кусок остывшей яичницы с беконом, села на обычное место и принялась механически жевать, затем огляделась. Лорд Шеффилд наблюдал за ней поверх газеты.

– Какие новости, отец? – спросила она.

– Мне-то откуда знать? Это ведь ты у нас получаешь их прямо из первых уст. Взяла бы и прочитала нам.

– Хорошо. Сейчас посмотрим, что он хотел сказать.

На конвертах стояли штемпели вечерней отправки за субботу и воскресенье. Она вскрыла субботний и скользнула взглядом по письму.

– Не тяни, читай! – воскликнула Сильвия.

– Сейчас, подожди минутку.

Первый же абзац утопил бы ее (твои советы и твое понимание, твое сочувствие и твоя любовь… милая, страшно даже подумать, что случилось бы со мной без тебя), но дальше шли