Портрет убийцы - Фил Уитейкер

А сейчас продолжай идти, пока снова не выйдешь на Дорогу Вудборо, гораздо дальше того места, где ты свернула с нее на Оукс. В этом месте с холма видна долина Мэпперли, где тридцать лет назад жила служащая строительного общества по имени Мэгги Мортенсен. Ее дом находился на Дороге Брек-Хилл, не могу припомнить номера. Поезжай и постой перед домом номер пять или пятьдесят — не важно. Какой бы дом ты ни выбрала, скажи себе, что там она жила и туда я отправился через пять дней после того, как Мэри Скэнлон истекала кровью на стуле полированного дерева в своей классной комнате.

Мэгги Мортенсен было двадцать два года. Сейчас ей, наверное, за пятьдесят. Интересно, вспоминает ли она когда-либо, приходит ли ей время от времени на память то утро, когда она случайно увидела мужчину с девочкой. Должно быть, вспоминает — это ведь, наверное, было самым крупным событием в ее жизни. Один телефонный звонок — номер набран был без всякой уверенности, — и ее закрутило в водовороте событий. Твой отец расспрашивал ее три часа, снова и снова уточняя ее показания, пытаясь выжать из нее все подробности, даже самые маленькие, которые могли бы послужить ему отправным пунктом. Когда я приехал к ней, вид у нее был растерянный. Я увидел по ее глазам, по тому, как широко они были раскрыты, что она этим увлечена и одновременно в ужасе от того, во что ввязалась. Так же выглядел и я за полтора года до этого, в первые недели после того, как начал работать. Неожиданное соприкосновение с грязью, которую совершают люди. Со временем я привык, это стало рутиной, как было и с твоим отцом. За исключением отдельных случаев — тех, что оставляют рваную рану в сердце. Девятилетняя девочка. Высокий, шести футов росту, мужчина. Всаживает свой разбухший член снова и снова в ее анальное отверстие. Пульсирующее семя фонтанирует в ее прямую кишку, а потом, смешавшись с кровью, тихо вытекает на трусы, которые ей не следовало снимать.

Мэгги Мортенсен — не такая уж хорошая свидетельница. Она же видела его мельком — он смотрел в землю. Я всегда начинаю с волос: «Каштановые с рыжеватым отливом. Разделенные пробором». Я нарисовал. «Да, вот такие». — «Длинные? Закрывают уши?» — «Нет, я видела его уши, волосы были короче». — «О'кей, а как насчет глаз, видели вы его глаза?» — «Нет, извините, он смотрел вниз».

Выуживаешь из свидетеля все, что можешь. Лицо никогда не имеет точного сходства. Люди думают, что это так, думают, что я запечатлеваю, какое оно в жизни. Видя сделанный художником набросок, они считают, что человек и на самом деле так выглядит. А это всего лишь представление о нем. Нечто способное всколыхнуть память, пробудить совесть, заронить подозрения. Если набросок похож на нужного человека, это может оказаться последней частицей чьей-то головоломки, подтверждением того, чего кому-то не хватало. А этим кем-то может быть жена, любовница, мать, коллега, друг. Кто-то, кто заметил необъяснимо появившуюся кровь, необычное поведение, странные фразы. Для этого не требуется точного сходства.

Я восполнил недостающие детали. Ну и что, если глаза не совсем такие? Ну и что, если с того места, где на него смотрела Мэгги Мортенсен, размеры носа и подбородка выглядели иначе? Такие наброски я ведь делал и раньше — не в такой мере предположительные, но делал же. Надо только, чтобы лицо получилось.

Людям невыносимо молчать с незнакомцами. Даже если я занят работой, они считают необходимым заполнять пустоту. Я заканчивал набросок, а Мэгги Мортенсен говорила. Она сама не понимает, что заставило ее смотреть на эту пару, почему этот мужчина и эта девочка выглядели несовместимо. Это ужасно — люди так всерьез воспринимают ее, тогда как она полна сомнений. На нее возлагают ответственность, ждут от нее помощи, ждут, чтобы она что-то выявила. Не надо было ей звонить по телефону. Закончив набросок, я повернул блокнот к ней и показал, что я нарисовал. Я не обращаю внимания на то, что говорят мне люди. Наблюдаю, как на коже у них проступает пот, расширяются глаза, вслушиваюсь в их дыхание. Она была совершенно спокойна.

— Да, — сказала она, — это очень похоже на него.

Твой отец снова стал самим собой. Теперь у него кое-что появилось — свидетельница, похожий на преступника портрет, — и его вера в успех восстановилась. Я показал ему набросок, прежде чем передать его в отдел вещественных доказательств. Как всегда, Рэй прежде всего проверил его на узнаваемость — закоренелые преступники были хорошо известны. Хотя по чертам лица нельзя было узнать фамилию, это не огорчало твоего отца. Он поговорил с редактором «Ивнинг пост» и получил обещание, что портрет будет напечатан на следующий день. Рэй был уверен в успехе.

— Свидетельница оказалась не слишком хорошей, Рэй, — предупредил я его. — Собственно, она толком его не разглядела. Так что пришлось импровизировать.

Он рассмеялся и снова бросил взгляд на лицо, тупо смотревшее на него со стола.

— Ты иногда слишком суров к себе, Диклен. Подожди до завтра. Кружка пива говорит, что нам позвонят еще до закрытия кабачка.

Я кончил работать на полицию приблизительно к тому времени, когда твой отец забрал тебя в Лондон. К тому времени у меня было уже достаточно собственных работ, и я мог на них существовать. А потом мне больше некого было и содержать. Правда, я по-прежнему искал возможности получать регулярное жалованье — никогда ведь не знаешь, как долго такое положение продлится, хоть я и достиг небольшого успеха. Я так и не вернулся в школу искусств, хотя память о моем романе, о беременности Изабеллы и нашем незаконнорожденном ребенке уже стерлась. Наверное, мне следовало вернуться. Шло время, менялись представления о морали. И настанет пора, когда наш роман с Изабеллой не привлек бы такого внимания. Мир будут волновать совсем другие вещи, вызывать осуждение совсем другие проступки. О прошлом нельзя судить по тому, как мы живем сейчас.

Я нашел другие места для преподавания. Рисование с натуры очень популярно в вечерних классах и курсах для взрослых. Я занимаюсь этим до сегодняшнего дня, и это входит в число тех занятий, которые держат меня на плаву, хотя то, что я получаю, не сравнить с тем, сколько я зарабатываю на больших процессах, о которых шумит пресса. Мои студенты — люди совсем другого уровня в сравнении с теми, что учились в художественной школе: многие с трудом умеют рисовать; их привлекает перспектива увидеть обнаженную модель в большей мере, чем тяга к искусству. Даже тем, кто владеет техникой, редко удается воспроизвести на бумаге лицо и тело, стоящее перед их глазами.

Особенно трудно даются очертания. Это ставит многих в тупик. Чем больше ты изучаешь человека, чем точнее пытаешься передать соотношение между изгибом щеки, линией челюсти, скосом шеи, тем больше ты обречен на неудачу. Ты просто не можешь это воспроизвести — слишком сглажены должны быть углы. Я учу своих студентов смотреть поверх объекта, сосредотачиваться на отражении контуров модели на задней стене.

Просто поразительно, как все выглядит иначе. Внезапно ты имеешь дело с треугольниками, ромбами, полукружиями, с другими, более сложными фигурами — да, но по-прежнему с чем-то прочным, с тем, что видит глаз. Я даже осмелюсь сказать, что ключом в рисовании с натуры является умение смотреть не только на субъект, который ты решил изобразить.