Ловцы черных душ. Дело летающего ведуна - Роман Валериевич Волков

быстро понял, что меня что-то гложет, и вывел меня на этот разговор. Кипя от гнева, я поведал ему все, и он предложил мне решение. Зачем ненавидеть некоего абстрактного сатрапа, когда перед тобой стоит совершенно конкретный. Нужно совершить месть, уничтожив кровопийцу, который пил кровь из тебя и твоей семьи. Это и должно было стать моим боевым крещением, моей первой боевой акцией и просто праведным, как мне тогда казалось, поступком, который защитит слабых и обездоленных от этого чудовища. Уже гораздо позже я узнал, что у моего товарища Салавата тоже был подобный разговор с Неподкупным. Суть разговора была такой же – спровоцировать романтического юношу на убийство, но струны души, за которые он дергал, в этот раз были совершенно иными. Салават всегда стыдился своего происхождения, ему важно было доказать, что он способен подняться выше своих соплеменников, что зарвавшиеся чиновники ничем не лучше тех, кем они помыкают. Поэтому в беседе с ним Неподкупный приводил примеры из Ницше и Достоевского, рассказывал про сверхчеловека, обсуждал заблуждения Раскольникова и в итоге убедил его казнить своего личного сатрапа и кровопийцу. Жертвой должен был стать чиновник, однажды оскорбивший и унизивший его в суде. Обнаглевший чинуша, гордившийся своей истинно русской кровью, потешался над тупостью инородцев и обращался к бедному студенту из-за его башкирского происхождения как к недоразвитой скотине. Все убийства планировал лично сам Лидер. Видимо, он со слов Неподкупного составлял психологические портреты участников организации и готовил изощренный способ мести для каждого. Салават, например, должен был вырезать язык, произносивший грязные оскорбления в адрес его народа, а после этого вскрыть своему обидчику сонную артерию, чтобы напоследок он убедился, что его кровь, которую он считал голубой, такая же красная, как у всех остальных людей…

Муромцев затянулся потухшей папиросой и даже не заметил этого. Он был тогда молодым сотрудником сыска, работал на Сенной площади и, конечно же, помнил об этом жутком деле. Квартира судейского чиновника была залита кровью, как скотобойня. Почему же это сразу же не пришло ему на память? Тогда буквально в течении нескольких дней столицу сотрясла череда жестоких убийств и попыток убийств. Преступления поражали своей изощренностью даже бывалых сыскарей. Всем было ясно, что действовала некая изуверская организация, но большинство преступников не дожило до суда, а остальные молчали как камни или упорно врали про личную ненависть к жертвам. Но из убийц, насколько ему известно, не ушел никто. Муромцев поглядел на собеседника и тихо спросил упавшим голосом:

– А вы, Нестор? Какой способ убийства выпал вам?

– Мне? – Барабанов грустно усмехнулся. – Я ведь был студентом-химиком. Я должен был насильно напоить негодяя кислотой, чтобы насытить его ненасытную утробу, и насыпать едкой щелочи ему в ладони, чтобы он навсегда отучился брать чужое. Но… Я не знаю, что мне выпало, удача или позор, но в день, когда я решился пойти одалживаться у соседей, чтобы купить реактивы для этого адского плана, я неожиданно узнал, что у дома новый хозяин, а мой ненавистный враг спешно продал все имущество и сбежал, как говорили слухи, куда-то во Францию. Может быть, сработало его крысиное чутье, но, скорее всего, сыграло то, что я был не единственным его врагом в этом городе. Что же, я остался жив и на свободе. Неподкупный и Лидер исчезли, словно растворились в воздухе, с тех пор я ничего не слышал о них. Уже позже я узнал, что вся наша организация, не считая меня и руководителей, составляла всего восемь человек. Двое из них были убиты при попытке ареста, один казнен, трое отправлены на пожизненную каторгу, двое покончили с собой, не дождавшись суда. Вы знаете, Роман Мирославович, я ведь только здесь, в этой камере до конца понял, что это было. Ведь погибло столько людей, а режим даже не пошатнулся. Это ведь были просто какие-то садистские эксперименты, они играли нами, наблюдая за результатом, а ценой были жизни и поломанные судьбы молодых людей. Поэтому я и пытался пускай так нелепо, но защитить этих несчастных студентов. А теперь… Я уже однажды чудом избежал ареста и казни, может быть, теперь настало время мне заплатить по счетам. И это, если говорить о справедливости…

В железную дверь аккуратно постучали, и голос жандарма недовольно произнес:

– Роман Мирославович, пора уже, будьте добры!

– Да-да. Секунду… – рассеянно ответил Муромцев и медленно встал с неудобной койки.

Не зная, что еще сделать, он сунул Барабанову коробку папирос и, не оглядываясь, вышел из камеры. В голове морзянкой начинала пульсировать боль.

Глава 16

По прошествии трех дней Ловцы черных душ, уже в сокращенном составе, но усиленные добровольными помощниками, оказались в самом центре мордовских лесов и болот. Вековые деревья, казалось, с молчаливым недоумением взирали на небольшую группу людей, осмелившихся нарушить их покой. Три местных проводника – охотники и грибники, закаленные непогодой мужики с обветренными лицами и настороженными взглядами – уверенно вели группу через едва приметные тропы, известные лишь тем, кто всю жизнь провел в этих краях.

Муромцев в своем неизменном темном сюртуке, местами забрызганном болотной жижей, шел во главе отряда вместе с несколькими жандармами и полицейскими. Их форменные мундиры, обычно внушавшие трепет обывателям, здесь, среди дикой природы, казались неуместными и чужеродными. Отец Глеб, в простой черной рясе, держался чуть поодаль, изредка обмениваясь тихими репликами с Лилией, чье бледное лицо выдавало крайнюю степень утомления от долгого пути.

Особое внимание привлекали два местных барина – Маврикий Петросеев и Егор Кутылин. Петросеев, страстный охотник, облаченный в добротный охотничий костюм английского сукна, то и дело отвлекался на своих породистых собак, предоставленных для поисков. Его холеные псы, натасканные на охоту за крупным зверем, явно нервничали в этих местах, словно чуя что-то неладное.

Кутылин же представлял собой прелюбопытную фигуру: профессор исторического факультета, он держался с той особой осанкой, которая выдает человека науки. О нем говорили шепотом, и знающим людям сразу становилось ясно – этот историк не просто ученый муж, но и человек, имеющий особые отношения с полицией. Его присутствие в экспедиции объяснялось не только обширными познаниями местных лесов, но и глубоким пониманием старых языческих культов, чьи отголоски до сих пор жили в этих глухих краях.

Собакам было дано кольцо – потускневшее от времени, с едва различимой гравировкой – и лоскут грубой ткани, который отец Глеб собственноручно оторвал от рогожки. Той самой рогожки, что скрывала их жуткую находку – отрубленную человеческую руку. Псы, обнюхав эти предметы, беспокойно заскулили, шерсть на