Ловцы черных душ. Дело летающего ведуна - Роман Валериевич Волков

– Господа, – полицмейстер поправил китель и одернул манжеты, – я распоряжусь о начале облавы.

* * *

– Их двенадцать, – тихо произнес отец Глеб, вглядываясь в темнеющий силуэт дома. – Как апостолов. – Он перекрестился дрожащей рукой. – Только это насмешка, богохульная пародия на святое число. В каждом из них горит черное пламя жажды. Жажды силы, власти над тайным и запретным. За эти знания они готовы на все: предать, убить, продать душу.

В вечерних сумерках изба учителя выглядела зловеще. Ее темный силуэт словно нависал над поляной. Двадцать вооруженных людей – полицейские в фуражках, сыщики в штатском, жандармы с шашками – залегли в мокром подлеске и за стволами деревьев. Муромцев чувствовал, как холод от влажной земли медленно пробирается сквозь одежду до самых костей. Он боялся пошевелиться, чтобы не выдать себя хрустом ветки.

Над лесом сгущались сизые сумерки. Где-то в глубине чащи тоскливо ухнула сова.

– В прошлый раз все повторялось точь-в-точь, – еле слышно прошептал священник. – Сейчас они появятся…

Будто в подтверждение его слов, тяжелая дверь со скрипом распахнулась. На крыльцо, нестройно горланя похабную песню, вывалилось несколько пьяных мужиков. Один из них, в расстегнутом жилете, споткнулся о ступеньку и едва не рухнул лицом вниз. Остальные разразились пьяным гоготом.

Муромцев увидел, как напряглись жандармы, готовые броситься вперед. Но отец Глеб резко замахал рукой.

– Нет! Не их! – Его шепот был едва слышен. – Не эти… ждите…

Прошло не больше часа, как последний пьяный скрылся в темноте леса, когда с развесистого дуба, где устроил наблюдательный пункт агент Фомин, донесся тихий шепот:

– Вижу их! – В его голосе слышалось плохо скрываемое волнение. – Выходят из избы… и заметьте – все вроде тверезые. Не болтыхаются, как давешние. Только… какие-то странные…

Муромцев до рези в глазах всматривался в освещенный полной луной двор. Черные фигуры людей двигались неестественно четко, словно искусно вырезанные силуэты в китайском театре теней.

– Один, два… – методично отсчитывал Фомин с своего наблюдательного поста. Его шепот был едва различим, но в звенящей тишине ночного леса каждое слово достигало ушей притаившихся в засаде. – Три, четыре, пять… – Пауза. – Десять, одиннадцать… двенадцать.

Внезапно на покосившееся крыльцо ступил высокий старик. Несмотря на возраст, который выдавала седая борода, спускавшаяся до середины груди, его фигура излучала недюжинную силу. Жилистые руки, широкие плечи под домотканой рубахой говорили о былой богатырской стати. В его больших узловатых ладонях что-то тускло поблескивало в лунном свете.

– Деревянная чаша, – прошелестел голос отца Глеба так тихо, что казалось, это шуршат листья. – Сейчас начнется…

В его словах слышался неприкрытый ужас.

С неторопливой торжественностью старик начал обходить застывших в полукруге учеников. Каждому он подносил чашу, и каждый припадал к ней с каким-то звериным, первобытным желанием. Они пили большими глотками, запрокидывая головы, словно путники, неделями блуждавшие по пустыне без капли воды. Лунный свет играл на их искаженных жаждой лицах.

– Зелье! – испуганно выдохнул кто-то из младших чинов полиции.

Первые изменения начались почти сразу. Один из двенадцати, высокий мужчина в потертом кафтане, вдруг оттолкнулся от земли и взмыл вверх – не прыжок, а какой-то противоестественный взлет, будто его дернули за невидимые нити. В лунном свете его силуэт на миг застыл на фоне звездного неба, нарушая все законы природы.

Другой, приземистый бородач, рухнул на четвереньки, и его тело начало извиваться немыслимым образом: суставы выворачивались под невозможными углами, позвоночник изгибался как у пресмыкающегося. Он скользил по земле с жуткой грацией огромной змеи.

Тишину разорвали звуки, от которых стыла кровь в жилах. Протяжный волчий вой, пробирающий до костей, внезапно сменялся пронзительным петушиным криком. Хриплое воронье карканье переплеталось с утробным рычанием неведомого зверя. Муромцев, холодея, понимал – эти звуки не могли исходить из человеческих глоток, это было физически невозможно. Но он своими глазами видел искаженные лица людей, издающих эти нечеловеческие крики.

– Погодите! – Отец Глеб повернулся к жандармам. – Сейчас рано! Еще не время…

Но с поляны доносились все более жуткие звуки. Волчий вой перерастал в нечто невообразимое – словно само преисподняя разверзлась и выпустила наружу все свои кошмары. Хриплые рыки смешивались с пронзительным визгом, который болью отдавался в зубах. Полицмейстер, чье лицо в лунном свете казалось мертвенно-бледным, резко выпрямился.

– К чертям собачьим! Брать их! Всех до единого! – Его голос сорвался на крик, когда он выхватил револьвер из кобуры. – Вперед!

Будто прорвало плотину – два десятка вооруженных людей разом вырвались из укрытий. Ночной воздух наполнился тяжелым топотом полицейских сапог, отрывистыми командами, звоном оружия. Но одурманенные зельем не пытались сопротивляться или убежать – они словно не замечали облавы. Один продолжал выделывать немыслимые прыжки, другой извивался змеей по земле, третий крутился волчком, издавая утробный вой.

Жандармы и полицейские пытались скрутить беснующихся, но это оказалось непростой задачей. Тела одурманенных выворачивались с нечеловеческой гибкостью, выскальзывали из захватов, будто намазанные жиром. Мышцы под их одеждой перекатывались и вздувались, словно живущие собственной жизнью. Когда наконец удавалось повалить и связать одного, его тело продолжало биться в конвульсиях с такой силой, что веревки трещали.

Воздух наполнился тяжелым, удушливым запахом пота, страха и чего-то еще – древнего, звериного, чему не было названия в человеческом языке.

Даже связанные, арестованные продолжали бесноваться. То вдруг начинали выть – протяжно, по-волчьи, заставляя стынуть кровь в жилах, то неожиданно переходили на древнее мордовское пение. Их гортанные голоса сливались в жуткий хор, в котором слышалось что-то первобытное, языческое. Слова древних заклинаний, непонятные, но пугающие, разносились над поляной.

Учитель Шанюшкин не сопротивлялся, когда его скручивали, – только смотрел перед собой невидящим взглядом и беззвучно шевелил губами. А вот седобородый колдун, на которого указал отец Глеб, дрался как одержимый. Его глаза горели безумным огнем, а в бороде запутались клочья пены.

– Грузить на подводу! Быстрее! – Голос полицмейстера срывался от напряжения.

Связанных арестантов швыряли в телегу, как мешки. Но даже спутанные веревками по рукам и ногам, они продолжали извиваться, биться в конвульсиях. Пена текла по их бородам, глаза закатывались. Один вдруг заговорил низким, замогильным голосом – предрекал какие-то ужасы на незнакомом языке. Другой разразился таким хохотом, что у видавших виды полицейских волосы встали дыбом.

В суматохе погрузки отец Глеб заметил нечто, заставившее его похолодеть: седобородый колдун, хоть и был связан по рукам и ногам, сумел повернуть голову и встретиться с ним взглядом. В его глазах мелькнула искра понимания, он едва заметно подмигнул и кивнул, будто говоря: «Все идет как надо». В этом взгляде читалось спокойное знание – он предвидел все это. Ждал. Готовился.

– В город, живо! –