Твоя последняя ложь - Мэри Кубика

И еще один момент, который детектив объясняет, постукивая по снимку пальцем и снисходительно поглядывая на меня: следы заноса, хорошо заметные на фотографии, находятся не на полосе Ника. А слева от центра, по другую сторону сплошной желтой линии, пересекать которую запрещается, – на полосе встречного движения.

– На месте происшествия не было никаких тормозных следов, – без обиняков заявляет он. – Ваш муж ни разу не нажимал на педаль тормоза, что мы смогли подтвердить, когда проверили данные аварийного регистратора в автомобиле. Он вошел в этот поворот на той же скорости, на которой проехал полмили прямой дороги перед ним, – надо сказать, слишком высокой. Судя по всему, на что-то отвлекся и просто не заметил этого поворота, чтобы снизить скорость. Следы бокового заноса указывают на то, что автомобиль пересек сплошную желтую линию и врезался в основание дерева. Судя по регистратору, скорость Ника в этот момент составляла около пятидесяти миль в час. Ограничение на Харви-роуд – сорок пять, но в районе этого поворота – всего двадцать. Мы как следует осмотрели прилегающие к нему участки дороги, с обеих сторон. На подъезде к нему есть следы ускорения, но тормозных нет. Ваш муж увеличил скорость перед поворотом. Но после поворота какие-либо следы отсутствуют.

– Вы знаете, что остается, когда какая-то машина быстро скрывается с места происшествия? – спрашивает Кауфман, и я качаю головой и говорю «нет». И он мне все растолковывает, словно какой-то совершенно тупой, недалекой и пустоголовой.

– Следы ускорения, – говорит детектив, как будто я просто обязана это знать, и начинает собирать лежащие перед ним фотографии, явно указывая на то, что наш разговор подходит к концу. – Если б кто-то столкнул вашего мужа с дороги, он не стал бы дожидаться приезда полиции. Он дал бы по газам и свалил оттуда к чертовой матери. Знаете что, по-моему, там произошло? – спрашивает Кауфман, глядя мне прямо в глаза. Я отвечаю ему таким же взглядом, хотя малыш Феликс рядом со мной начинает ворчать. – Я думаю, что ваш муж ехал слишком быстро и вошел в поворот на слишком большой скорости. Возможно, солнце било ему в глаза и он не заметил поворот вовремя. А может, на что-нибудь отвлекся…

И тут я вдруг словно наяву слышу нежный голосок маленькой Мейси с заднего сиденья своей машины – ее ярко-розовые кроксы небрежно постукивают по спинке пассажирского сиденья, как будто она даже не осознает, что делает это.

«Быстрей, мамочка, быстрей!»

Я прогоняю эту мысль из головы. У Ника хватило бы ума не поддаваться капризам четырехлетнего ребенка.

Вспоминаю тот колесный колпачок. Который пропал с черной машины, а также тот, что был найден на месте аварии. Просматриваю фотки на своем телефоне: черной машины с отсутствующим колпачком на колесе. Кладу мобильник рядом с глянцевым снимком детектива, размером восемь на десять дюймов. Даю ему понять, что это может быть не просто совпадением, и он тяжело выдыхает. Его терпение на исходе.

– Откуда вы знаете, что это не ваш колесный колпачок? – спрашивает детектив и, не дожидаясь моего ответа, добавляет: – Это уменьшит ваши опасения, если я переговорю с владельцем этого автомобиля?

Я отвечаю, что да, это очень помогло бы. Детектив Кауфман находит снятый крупным планом номер черной машины в фотогалерее моего телефона и записывает его на липкой бумажке для заметок. Говорит мне, что свяжется с владельцем и даст мне знать, если что-то выяснится.

– И еще кое-что, – говорит он мне, прежде чем я успеваю подняться со стула и уйти. – Меня тут поставили в известность, что против мистера Солберга был издан охранный ордер.

Эти слова кажутся мне совершенно нелепыми, поэтому я смеюсь. Хотя смех это не беззаботный, а какой-то неуверенный, и детектив обращает на это внимание.

– Судебный запрет? – выдавливаю я, понимая, насколько это невероятно. Ни за что на свете никто не стал бы выписывать на имя Ника судебный запрет! Ник мягкий, добрый, настоящий пацифист. Он даже неспособен повысить на меня голос, когда злится. Детектив ошибается. Этого просто не может быть.

– Да, мэм, – говорит он, глядя на меня так, что это наводит на мысль: нет тут никакой ошибки. – Охранный ордер, он же судебный запрет. Вы не в курсе? – спрашивает детектив, и в его голосе звучит насмешка. Он словно передразнивает меня. Я качаю головой: я не знала.

– В отношении мистера Солберга был выписан срочный охранный ордер. Он и обвинитель ожидали даты слушания, на котором предстояло принять решение о том, останется ли этот ордер в силе.

– Обвинитель… – повторяю я, обращаясь скорее к самой себе, чем к детективу, и придавленная всем весом этого слова, делающего Ника обвиняемым. Этого не может быть! – Это, должно быть, какая-то ошибка, – говорю детективу. – Это просто нелепо. Ник и мухи не обидит.

– Может, и так, а может, и нет, – говорит детектив, – но это уж судье решать. – После чего объясняет мне, что слушание касательно этого ордера должно было состояться через три дня: тогда бы и выяснилось, насколько он был обоснованным.

– Полагаю, теперь мы никогда этого не узнаем, – говорит он, хотя в душе я уже все решила. Ник и мухи не обидит.

– Кто сделал такое с Ником? – спрашиваю я. Мне необходимо это знать. Когда я думаю о судебных запретах, то сразу представляю себе мужчин-маньяков, склонных к насилию, угрожающих своим женам и детям. Представляю себе избитых женщин в приютах и испуганных детей, которые плачут, цепляясь за худые ноги своих матерей. Но Ника я при этом не вижу. У меня голова идет кругом, когда я опять спрашиваю, на этот раз более категорично, не столь вежливо: – Кто сделал такое с Ником?

На этот раз это не просто вопрос, а требование. Я требую ответа.

Постановление находится в открытом доступе. Я могла бы заехать в суд и запросить копию протокола, если б захотела, – и это, наверное, единственная причина, по которой детектив Кауфман называет мне это имя. Я никогда раньше не слышала про эту женщину, про которую вскоре планирую узнать абсолютно все. При упоминании ее имени что-то сжимается у меня в груди – только потому, что это женщина. Я вспоминаю чек на цепочку с подвеской. Эта цепочка предназначалась той женщине?

У Ника был роман на стороне?

Из комнаты вдруг словно выкачали весь воздух, и мне трудно дышать. Беру Феликса и собираюсь уходить, но детектив в последний раз останавливает меня.

– Есть еще кое-что, – говорит он; я останавливаюсь, взявшись за дверную ручку, и поворачиваюсь к нему. – В случае столкновения