Искатель, 1998 №2 - Игорь Христофоров

Сталь под ладонями сразу расплавилась, превратилась во что-то мягкое, плюшевое. Указательный палец правой руки ощутил под собой замок-«молнию» и медленно, будто боясь того, что сам замок это заметит, расстегнул его.

Она оторвала губы, хрипло, со стоном выдохнула:

— Я хочу тебя. По… пошли в ту комнату… Я…

— Па-а-апрошу па-а-астаронних па-а-а-кинуть па-а-амеще-ние! — рухнул на них сверху чей-то властный голос.

Руки Венеры испуганно слетели с его плеч. Она с вызовом повернулась в сторону, откуда прозвучал голос. Ветер из ее глаз понесся туда, и Санька впервые ощутил, как дрогнули, стали остывать щеки. По ним словно бы водили льдом.

— Тебе что надо, дядя?! — спросила Венера невысокого лысенького мужичка.

— А то, милаша, что здесь сейчас будет клип сниматься. Артисты уже приехали.

Подтверждая слова мужичка, в павильон ввалилась ватага длинноволосых, под ковбоев разодетых парней. У них были настолько одинаковые лица, что казалось, будто вошел один человек, а все остальные — это его отражения в зеркалах.

— Привет тухлым попсушникам! — прокричал идущий первым.

— Нет жизни без «металла»! — поддержал его второй.

— Пиву — да! Сладким соплям — нет! — заглушил их басом третий.

Отражения в зеркале умели говорить.

— Застегни! — спиной повернулась к Саньке Венера.

Замок прожужжал очень громко. Странно, когда он его расстегивал, то даже не услышал.

НА ЗВЕЗД ТОЖЕ НАПАДАЮТ

В холле можно было ослепнуть от яркого света. Хотя в люстрах горели обыкновенные сорокаваттные лампочки. Но по паркету прогуливались такие знаменитости, что Саньке чудилось, будто свет струится и от них.

Вдоль сидений, стоящих под огромными зеркалами, необычной, подпрыгивающей походкой сновал туда-сюда Валерий Леонтьев. Седина в его курчавых волосах смотрелась странно. Санька никогда не видел седых певцов. Ему представлялось, что солисты вообще не стареют. Побоку от Леонтьева перемещался, стараясь не терять дистанции, Володя Пресняков и что-то упорно доказывал ветерану сцены. То, что на нем было надето, не поддавалось описанию. Наверное, лишь он один в мире мог напялить на себя что-то среднее между младенческой распашонкой и монашеской накидкой. Вечная щетина на его щеках выглядела паутиной, которую он когда-то зацепил на бегу и забыл стереть.

Аркадий не появлялся, и Санька совершенно не знал, что ему тут делать. Где-то совсем рядом, за стеной, сотнями голосов гудел концертный зал Кремлевского Дворца съездов, и от одной мысли, что и ему, возможно, придется когда-нибудь выйти отсюда на сцену и ощутить скрестившиеся на тебе сотни глаз, у Саньки повлажнели ладони и стало по-горячечному сухо во рту.

У входа в коридор гримуборных стоял квадратный телохранитель в расстегнутом сером пиджаке. Черная рация в его руке маятником раскачивалась вдоль туловища. Рядом с Лосем он бы, конечно, смотрелся хлипко, но здесь, где большинство певцов оказалось совсем не героического роста, он возвышался скалой.

Из-за его спины, из таинственного, недоступного Саньке коридора, вышел черноволосый парень баскетбольного роста. Его круглое смуглое лицо выглядело заспанным, а седина в пышных волосах смотрелась еще более странно, чем у Леонтьева.

Сбоку вынырнул, будто овеществился из желтого воздуха, Аркадий. Его лысина, серьга, рубаха были все того же, желтого цвета, подчеркивая, что он и вправду ниоткуда не приходил, а возник прямо в холле из молекул воздуха.

— Тусуешься? — стрельнул он глазами по фигурам и сразу замер. — Филипп, здравствуй! — бросился он с выставленной острием кистью в сторону высокого парня. — Как Алла? Все о’кей? Ну, я рад за тебя!.. Саша, иди сюда! Познакомься, это — Киркоров…

Мог бы и не называть фамилию. Санька и так узнал того, кого не узнать невозможно.

— А это — Весенин, — пнул его в бок Аркадий. — Новый солист «Мышьяка»…

— Ты опять в «Мышьяк» вернулся? — удивился Киркоров.

Лицо у него оставалось все таким же сонным. Он и спрашивал так, будто из дремы не мог понять, кто же его растормошил.

— Продюсер попросил, Филипп. Ты же знаешь, я незаменим, если нужно кого раскрутить.

— Знаю.

— Ты сегодня на сцену выходишь?

— Да, последним.

— Ну, правильно! Самый сладкий кусок на десерт… Ну, вы тут потусуйтесь, а я кое-какие дела порешаю…

Он снова локтем пнул Саньку в бок и исчез, будто растворился в желтом воздухе холла. От наваждения стало как-то не по себе, но когда между колоннами мелькнула рубашка Аркадия, похожая на огромную яичницу, Санька подуспокоился и даже что-то сказал.

— Нет, под фонограмму, — ответил Киркоров.

Значит, Санька спросил, живьем ли поют. Неужели и «звезды» давили пальцами на кнопку микрофона.

— А почему? — удивился он.

— Запись для телевидения. Живой звук не идет. Не то звучание. В «кремлевке» вообще плохая акустика. Пойдем присядем…

Сонливость никак не выветривалась из его голоса. Саньке стало жаль певца, и он, сев рядом с ним на длинную скамью, обитую дерматином, подумал, что мало хорошего в жизни артиста, если он так устает.

— Привет, Филя! — возник перед ними крепыш с зачехленной гитарой под мышкой.

Киркоров протянул крупную вялую кисть и вскрикнул от рукопожатия:

— Больно же!

— А ты качайся на тренажерах…

Он живчиком нырнул в коридор гримуборных, и телохранитель даже не моргнул бровью.

— Кто это? — спросил Санька.

— Солист «Любэ», — с жалостью поглаживая кисть, ответил Киркоров.

— Так у них же этот… широкоплечий такой в солистах… как его…

— Расторгуев… А этот — соло-гитара. Мы вместе в «гнесинке» учились…

— А-а…

— Слушай, где тебя вчера носило?! — выкрикнул в сторону холла Киркоров.

Переход от полудремы к резкости, на которую способны только спорящие итальянцы, удивил Саньку. Он с интересом посмотрел на приближающуюся к ним женщину и подумал, что у него что-то со зрением.

На ее голове, плотно, как-то по-арабски обмотанной шелковым белым шарфом, был заметен только нос. От правой ноздри куда-то под косынку, скорее всего к уху, тянулась золотая цепочка. Левой рукой женщина до побелевших костяшек пальцев обжимала за горлышко бутылку коньяка. Такого дорогого сорта еще никогда не видел обеденный стол группы «Мышьяк».

— Аэлита, мы тебя два часа вчера искали! — не гася в себе горячности, выкрикнул Киркоров. — Ты что, издеваешься?!

— Филиппчик, милый, извини, — еле прошептала она сухими губами. — Я вчера так надралась, что вообще отключилась. Ты меня больше ни о чем не спрашивай. Я пока не восстановлюсь, ничего не пойму.

Она проткнула воздух вверх-вниз бутылкой. Таким движением бармен взбалтывает коктейль за стойкой.

— Ладно, иди.

Судя по тону голоса, Киркоров опять впадал в полусонное состояние.

Аэлита медленно уплыла в коридор гримуборных, а в холле началось странное действо. Из-за угла, со стороны черного входа, в царство света вошли два коротко, под качков, остриженных здоровяка в распахнутых на