Арсен Люпен и Остров Тридцати Гробов - Морис Леблан

ты должна присутствовать при этой дуэли. Да, вот именно, ты, мать Франсуа, должна следить за их схваткой. И я сейчас задаюсь вот каким вопросом: быть может, эта видимая жестокость на самом деле оборачивается для тебя благом? Предположим, это все делается не без моего участия, согласна? Предположим, что я оказываю тебе нежданное и даже незаслуженное благодеяние. Ведь поскольку Райнхольд более крепок и ловок, чем Франсуа, последний должен потерпеть поражение, а сознание, что он бьется на глазах у матери, придаст ему силы и ловкости. Он будет чувствовать себя рыцарем и, чтобы победить, призовет себе на помощь всю свою гордость. Он будет чувствовать себя сыном, чья победа спасет мать, – да, именно так! Нет, в самом деле, это тебе весьма выгодно, и ты должна будешь благодарить меня, Вероника, потому что дуэль, я уверен, заставит твое сердце биться чаще, разве только… Разве только мне придется пойти до конца в этом адском спектакле. Итак, моя милая…

Ворский снова схватил Веронику в охапку, поставил ее перед собой, лицом к лицу, и, поддавшись внезапно нахлынувшей на него ярости, спросил:

– Итак, ты не уступишь?

– Нет! – воскликнула Вероника.

– Никогда?

– Никогда! Никогда! Никогда! – несколько раз, все тверже и тверже, повторила она.

– Значит, ты ненавидишь меня больше всего на свете?

– Даже больше, чем люблю сына.

– Ты лжешь! – хрипло вскричал он. – Лжешь! Превыше сына для тебя нет ничего.

– Есть! Ненависть к тебе! – Весь гнев и все омерзение, что копились в душе у Вероники, вырвались наружу, и, не заботясь о последствиях, она бросила ему в лицо: – Я ненавижу тебя! Ненавижу! Пусть мой сын погибнет у меня на глазах, пусть я буду присутствовать при его агонии – только бы избавиться от ужаса видеть тебя, быть рядом с тобой! Я ненавижу тебя! Ты убил моего отца! Ты грязный убийца, слабоумный варвар и маньяк. Я ненавижу тебя!

Одним движением Ворский поднял Веронику, подтащил к окну, бросил на пол и забормотал:

– На колени! На колени! Пришло время кары! Так ты вздумала надо мной издеваться?! Ну, сейчас я тебе покажу!

Он силой поставил женщину на колени, подтащил к окну, отворил его и притянул ее голову к решетке, ограждавшей подоконник. Затем он пропустил веревку под мышками и обмотал несколько раз вокруг шеи Вероники. В довершение всего он заткнул ей рот платком.

– А теперь смотри! – заорал он. – Занавес сейчас поднимется! Малютка Франсуа упражняется! Ах, ты меня ненавидишь? Предпочитаешь пекло поцелую Ворского? Хорошо же, милая моя, ты у меня заглянешь в пекло, я обещаю устроить тебе небольшой дивертисмент моего собственного сочинения, причем отнюдь не банальный. Да и вообще – отступать уже поздно. Назад не повернешь. Можешь сколько угодно умолять и просить пощады – поздно! Дуэль, потом распятие – так выглядит афиша. Молись, Вероника, взывай к Небесам! Можешь попытаться позвать на помощь, если это тебя развлечет. Постой-ка, я знаю, что твой красавчик ждет спасителя, мастера неожиданной развязки, донкихота приключений. Что ж, пусть приходит! Ворский устроит ему достойный прием. Пусть приходит! Тем лучше. Посмеемся. Да пусть в это вмешаются сами боги, пусть станут на твою сторону – мне плевать. Это уже не их дело, а мое. Речь уже не идет о Сареке, кладе, великой тайне и проделках Божьего Камня – речь идет обо мне! Ты наплевала на Ворского, и Ворский мстит. Он мстит! О, славный час! Какое наслаждение! Творить зло, как другие творят добро, не скупясь, щедро! Творить зло! Убивать, мучить, крушить, уничтожать, опустошать! Ах, какая это нестерпимая радость – быть Ворским!

Он бегал по комнате, топал ногами, опрокидывал мебель. Его блуждающий взгляд ни на чем не мог остановиться. Ему хотелось прямо сейчас начать разрушать, хотелось задушить кого-нибудь, занять чем-то свои жадные пальцы, повиноваться бессвязным приказам своего больного воображения.

Внезапно он выхватил револьвер и принялся бестолково палить, разбивая стекла и уродуя картины.

Наконец, все так же размахивая руками, мечась из стороны в сторону, зловещий и жуткий, он отворил дверь и выскочил вон, повторяя:

– Ворский мстит! Ворский еще отомстит!

Глава двенадцатая

Восхождение на голгофу

Прошло около получаса. Вероника была одна. Веревки, которыми она была привязана к оконной решетке, впивались ей в руки. Кляп не давал дышать. Тело всею тяжестью давило на согнутые колени. Невыносимая поза, бесконечные мучения… Но хоть Вероника и страдала, она вряд ли отдавала себе в этом полный отчет. Ее физические мучения оставались за пределами сознания, она испытывала такую душевную муку, что физическая пытка была для нее нечувствительна.

Она ни о чем не думала. Иногда лишь говорила себе: «Скоро я умру» – и уже заранее ждала забвение небытия, подобно морякам, предвкушающим во время шторма отдых в тихом порту. До того как наступит исход и с ним освобождение, еще произойдут страшные события – это она понимала, но мозг ее на них не задерживался, и даже мысли о судьбе сына были отрывочны и тут же рассеивались.

В глубине души, но очень смутно и безотчетно, она надеялась на чудо. Вдруг оно произойдет с Ворским? Он не способен ни на что благородное, но, быть может, все-таки не пойдет на самое бесполезное из своих злодеяний? Отец не убивает собственного сына, если это не вызвано какими-то очень уж вескими причинами, а причин таких у Ворского не было: ребенка он не знал, и ненависть его к нему могла быть лишь напускной.

Эта надежда на чудо тешила Веронику в ее оцепенении. Все звуки, раздававшиеся в доме, – разговоры, поспешные шаги – не указывали, как ей казалось, на подготовку к тому, о чем ее предупредили, а были сигналом к чьему-то вмешательству, которое должно было разрушить все планы Ворского. Разве милый Франсуа не говорил, что теперь их никто не сможет разлучить и что в минуту, когда будет казаться, что все пропало, они должны продолжать верить?

«Мой Франсуа, – думала Вероника, – Франсуа, ты не умрешь… Мы еще встретимся… Ты же сам обещал…»

Голубое небо, по которому ползли грозного вида тучи, нависло над старыми дубами. На лужайке под окном, в котором Вероника увидела своего отца, когда в день приезда подходила к дому вместе с Онориной, была приготовлена площадка, покрытая песком и похожая на арену. Значит, здесь и будет сражаться ее сын? Внезапное предчувствие сжало сердце женщины.

«Прости, Франсуа, – мысленно прошептала она, – прости… Это все кара за ошибки, совершенные мною когда-то. Это искупление. Сын искупает вину матери. Прости. Прости».

В этот миг дверь на первом этаже отворилась и на крыльце послышались голоса. Среди них Вероника узнала голос Ворского.

– Итак, решено? – говорил он. – Мы пойдем с разных сторон: вы двое слева, я – справа. Вы забираете с собой одного парня, я – другого, и мы сходимся в центре арены. Вы будете как бы секундантами одного, я – другого, чтобы все шло по правилам.

Вероника закрыла глаза, чтобы не видеть сына, наверняка истерзанного, которого гнали на бой, словно гладиатора. На обеих полукруглых дорожках зазвучали шаги. Негодяй Ворский разглагольствовал и смеялся.

– Дальше не ходите, – приказал он. – Пусть противники займут места… Теперь стойте оба… Вот так. И ни слова, поняли? Тот, кто хоть пикнет, получит от меня на орехи. Готовы? Сходитесь!

Итак, жуткий спектакль начался. По желанию Ворского дуэль разыгрывается на глазах у матери, перед нею будет сражаться ее сын. Могла ли Вероника не смотреть? Бедняжка открыла глаза.

Она сразу увидела две фигуры, то обхватывающие, то отталкивающие друг друга. Но она не сразу поняла то, что увидела, не сразу разобралась в происходящем. Перед ней были два мальчика, но кто из них Франсуа, а кто – Райнхольд?

«О, как это жестоко! – подумала она. – Нет, все же я ошибаюсь. Это невозможно».

Вероника не ошибалась. Оба мальчика были одеты одинаково: короткие бархатные штаны,