Искатель, 2004 №3 - Станислав Васильевич Родионов

Все та же неуверенная улыбка, словно он еще хотел спросить о том, о чем не успел. Худенький, как подросток. Поседевший на службе подросток. Отчего же он?.. Я глянул ниже подбородка…

Вспоротая рана пересекла шею почти от уха до уха… Я отошел к сосне. Горели фонари, разговаривали люди, работали эксперты… Мотоцикл грузили в фургон… Привезли овчарку… Прикатили два автобуса с курсантами для прочесывания леса…

Я стоял под сосной. Черная августовская ночь легла мне на плечи и сдавила горло. Темнота нематериальна, невесома, ничто… А сдавила мне все сосуды и какой-то главный, от которого зависит дыхание. Воздуха мало. Его вообще нет — темнота вместо него… Рядом блеснули очки следователя Рябинина.

— Тут слезами не поможешь.

— Я не плачу, — вырвалось у меня не словами, а каким-то бульканьем.

— Поймаем.

— Участковому отрезали голову?

— Нет. Вот смотри…

Рябинин показал на сосну, на которой на низкой высоте болтался обрывок тонкой стальной проволоки. Затем перевел меня через дорогу к другой сосне, на которой тоже висел кусок такой же проволоки, только подлиннее.

— И что? — не понял я.

— Преступник натянул ее на примерной высоте головы мотоциклиста. А Николай Андреич, видимо, за кем-то гнался. Шел на предельной скорости. Вот и полоснуло. В криминальной практике способ известный.

В криминальной практике… Да весь уголовный кодекс составлен глупо. Сотни статей, множество разделов… Залез в карман — преступник, убил человека — тоже преступник. Да разве это сравнимо? В уголовном кодексе должно быть два раздела: карать за смерть человека и ответственность за все остальное. За убийство — смерть, за другие преступления — сроки.

Я ничего не делал на месте происшествия, и меня никто ни о чем не просил. Видел же я трупы, работал, помогал их носить… Но есть разница между трупом вообще и телом участкового Андреича.

Он лежал на спине, неестественно закинув голову, которой, в сущности, не на чем было держаться. А дома ждала Анна Павловна… Молоко, теплая картошка… Участковый, проработавший всю жизнь на сельском участке — среди лесов, болот, изб и подвыпивших мужиков. И заработавший лишь на теплую картошку…

— В суде все это стушуется, — заметил Рябинин, писавший протокол осмотра. — И станет выглядеть заурядной банальщиной.

— Как это… банальщиной?

— Фотографию трупа, подшитую в дело, никто толком не увидит. Адвокат выдвинет версию о несчастном случае. Свидетелей нет. Девочка-прокурор что-нибудь пробормочет о борьбе с преступностью. Журналист напишет гневную статью о пьянстве за рулем. И получит убийца лет десять. Если мы его изловим.

Лет десять? И останется жить? Существо, преступившее все законы и, главное, биологический — убил себе подобного.

— Да я лично его застрелю!

— Сперва поймай.

А как сообщить Анне Павловне? Кто это сделает? Только не я. Севка Фомин тронул меня за плечо, как бы успокаивая:

— Труп постороннего и труп знакомого — это разные трупы.

Убийство сотрудника милиции всколыхнуло Управление. Оперативники все прибывали. Начальства понаехало много и разного. Мне казалось, что ночной лес неестественно ожил. Лишь я один стоял, прислонившись к сосне.

— Тебе досталось, — сказал подошедший майор, имея в виду удар по голове. — Завтра работы будет еще больше. Иди домой и отдохни ровно до двенадцати ноль-ноль.

44

Я вернулся в свою пустую квартиру. Мне ничего не было нужно, кроме тахты. На нее и рухнул. Не проспать бы, будильник бы завести…

Очнусь, потому что лежал я во мху, светло-зеленом, упругом…

Я спал. Но как бы не весь — сознание спало. А подсознание? Металось, борясь с сознанием, пробуя из него что-то вытеснить. Какую-то мысль, поступок, разговор?.. На светло-зеленом, светло-изумрудном мху пятно черноты необычной плотности. Ну да, его хочет вытеснить подсознание. А почему? Мох светло-зелен и мягок, да вот черное пятно… Видимо, я застонал…

Не пятно это, а совесть моя!

И подсознание исчезло, словно испугалось, что его опознали. Хорошо, Зачем люди спят в постелях? Надо на светло-зеленом мху, ровненьком, мягком, без кочек. Хорошо до блаженства. Но оно…

Черное пятно опять легло на блаженный мох. Еще чернее, какое-то сквозное, уходящее в земные недосягаемые глубины. Это моя совесть? Но почему…

Видимо, лежал я под сосной, на которой начали потрескивать сучья. Кто их ломает? Моя совесть?..

Я открыл глаза. Всего девять часов. Что же мне снилось? Черное пятно. Я вспомнил читанное в журнале: сновидения помогают мозгу избавиться от ненужной информации.

Мое подсознание стремилось избавиться от черного пятна. Видимо, хотело забыть гибель участкового. Но ведь по сну черное пятно — это моя совесть. Заглушить совесть? Мне много от чего надо бы избавиться, но от совести?.. Мало пожил, мало что натворил…

Я закрыл глаза и открыл. Треск, теперь не сучьев. Запах костра? Круглый мир. Кольца сигаретного дыма, круглые глаза, округлые ее плечи… Лукерья стояла надо мной, как светло-каменная статуя, закурившая.

— Игорь, что случилось? — спросила Лола.

— Андреича, участкового, убили…

— Ты переживаешь?

— Убили зверски…

— Мало ли милиционеров гибнет на своем посту? — удивилась она моему состоянию и добавила: — Вот Эмма куда-то пропала.

— Андреич, мужик…

— Если будешь переживать из-за каждого участкового…

Видимо, удар по голове даром мне не прошел. Плюс покушение при помощи торта, плюс смерть Андреича. Затылок болел, и хотелось спать до бессилья. Веки закрывались. Чтобы не закрылись окончательно, я сообщил:

— Лукерья, у тебя странный голос.

— Какой?

— Как будто ты объелась жирной гречневой кашей.

— Почему гречневой? — Ее не удивило, что объелась.

Она что-то говорила про свадьбу… То ли ее надо, то ли уже не надо; я то ли соглашался, то ли ссылался на жизнь участкового Андреича…

— Игорь, ты меня слышишь?

— Почему бы нет?

— Сперва надо пригласить батюшку и освятить квартиру.

— Почему бы нет?

Сон придавил голову. Вернее, затылок. Опять уснул? На сколько минут? Лукерья что-то говорила: энергичное и правильное. И, похоже, требовала от меня ответных слов — энергичных и правильных. Я ответил:

— Лола, мне нравится смотреть на тебя сзади.

— Почему именно сзади?

— Твоя попка похожа на пару дынек, которые при ходьбе трутся друг о друга.

Она что-то возразила. Не дыньки, мол. Не арбузы же? В дремоте я мог и ошибиться. Но в голосе Лукерьи прибыло чугунности. Вроде бы считала меня джентльменом, а я тяну лишь на лейтенанта. Зато я знал, кто такой джентльмен. О чем и сообщил:

— Лукерья, джентльмен тот, кто на вокзале поможет жен-щине-челночнице нести ее неподъемные тюки.

По-моему, Лола высказала мысль о моей карьере. Якобы выше лейтенанта мне не подняться. Якобы я именно тот джентльмен, которому судьбой определено волочить тюки челночницам. Из-за сонливости моя