Дорогое утешение - Евгений Евгеньевич Сухов

собачка у нево лохматенькая такая, махонькая, но шустрая. Он ее Блонди зовет. Имечко-то какое смешное придумал. Как к двери ихней подойдешь — так громко лаять начинает. Дескать, я тута, хозяин, будь спокоен, в обиду не дам. Тоненько лает, сволочь, будто с издевкой. Характер свой, вишь ли, кажет… А в восемнадцатой — вообще какой-то большой начальник изволят проживать с женкой своей. За ним машина длинная каженное утро приезжает, чтобы на работу, стало быть, везти. Цветом черная, будто бы углем намазанная. А еще он с девкой одной якшается…

— Я понял, понял… — в нетерпении проговорил Виталий Викторович. — А кого же вы все-таки видели?

— Ково, ково… Ево, — безапелляционно ответила старушенция и остро глянула на майора.

— Да кого же? Опишите его, если видели! — стал потихоньку терять терпение Щелкунов.

— Ну, все я убрала, значит. Лестницы и площадки начисто помыла. Ох, и грязи было! Народ-то вроде бы ителехентный, а все норовят всякую пакость на лестницы перенести. И тут гляжу — он выходит из подъезда ентова, — указала старушка на дверь подъезда, в котором проживала чета Штуцер. — Сам из себя весь такой холеный, с усиками тонкими. Черненькие такие, блестящие прям. Видать, ухаживает он за ними, лелеет… И по нему видно: явно не в кузне у наковальни ишачит или на заводе у станка смену стоит. — Старушка приумолкла на короткое время, пожевала губами, затем продолжила: — Саквояжик у него в руках был. Такой, знаете, что лекари с собой на́шивали при царе-батюшке, когда на дом к какому-то больному на вызов выезжали. Микстуры там разные, лекарства, инструменты медицинские в ём лежали… Одет он был хорошо, дорого. С иголочки, как у вас в городу говорят. У работяги денег на такую одёжу точно не сыскать. Пальто на ём темно-серое с меховым воротником было. Как пить дать, на заказ пошитое, шапка еще, опять же, пыжиковая, ботиночки теплые кожаные, чай, сотни три с половиной или даже четыре стоят… Словом, склизкий мужичонка, прощелыжный…

— Какой, какой? — переспросил майор, невольно проникнувшийся к старушке уважением за ее память.

— Прощелыжный, — повторила пожилая женщина и окинула взглядом Виталия Викторовича: — Ты что, не ведаешь, кто такой прощелыга? Не русский, что ль?

— Русский я, русский. И кто такой прощелыга, ведаю, — с улыбкой ответил Щелкунов. — А в какое время этот самый прощелыжный из подъезда выходил?

— Так часа два уже прошло, ежели не больше, — уверенно поведала старушенция и хитро посмотрела на майора: — Что, аккурат со временем смерти сходится?

Отвечать на вопрос Виталий Викторович не пожелал, лишь поинтересовался:

— Где же вы раньше-то были?

— А ты, милок, думаешь, что у меня одна лестница только? Мне ведь и в подвалах грязь надо выгрести! Вот в подвале я и была…

— Спасибо вам большое!

— Пожалста, милок, — кивнула старушка и потопала по каким-то своим надобностям.

На улице майору показалось, что о холеном лице, ухоженных усиках, меховом пальто и пыжиковой шапке, о чем поведала добродушная старушка в армейской телогрейке, он уже где-то слышал. Только вот где? Припомни! Раздумье заняло минут пять. Говорила об этом, почти слово в слово, одна из соседок Поляковых, когда рассказывала про Ингу и ее ухажеров. Она тогда еще обозвала ее нехорошим словом. Об этом подробно докладывал Валя Рожнов. И еще вспомнил Виталий Викторович, что, когда он допрашивал Ингу, она своего ухажера с усиками предпочла скрыть. Хотя все выложила про другого своего любовника, хирурга городской клинической больницы Горюнова. И как это следует понимать?..

Глава 17

Смертельная простуда

Затеяв ограбление квартиры директора ресторана «Столица» Аркадия Семеновича Штуцера, Паша и Инга стали действовать по уже отработанной схеме. Сначала дождались прихода супруги директора, а когда гражданка Штуцер уселась в кресло, Инга, минут двадцать уже поджидающая ее прихода, неторопливо прошла к столику с лежащими там сумочками клиенток и незаметно вытащила из нее связку из трех ключей. В этот раз, в отличие от прошлых случаев, Инга вышла из парикмахерского салона через черный ход, поскольку хотела избежать множества наблюдавших за ней глаз.

Далее все шло по накатанному. Она дошла до мастерской, мастеровой со шрамом на щеке, стараясь сохранить безразличие, посмотрел на нее, без слов принял ключи, уже ничего не спрашивая, сработал дубликаты и передал посетительнице, зачастившей в его мастерскую. Клиентка молча приняла изготовленные дубликаты, расплатилась, приплатив, как обычно, за скорость, и вышла из мастерской. За несколько минут дошла до парикмахерского салона, хотела было войти через черный ход, однако он почему-то оказался запертым, и Инга была вынуждена вернуться в салон с центрального входа.

Когда ставила свою сумку на столик, незаметно сунула ключи в сумочку-ридикюль гражданки Штуцер, после чего уселась в кресло для ожидающих своей очереди. Так закончился подготовительный и очень важный этап ограбления квартиры директора лучшего в городе ресторана.

— Деньжищ у него водится немерено! Я полагаю, что-нибудь около полумиллиона, — разглагольствовал перед Ингой в вечер перед ограблением Павел Клепиков, расхаживая по комнате в домашнем халате поверх светлой рубашки и брюк, как какой-нибудь помещик перед гувернанткой. — В сберегательную кассу столько денег не понесешь.

Надо быть полным глупцом, чтобы такую крупную сумму засвечивать… Это все равно что обнаженной женщине ходить по улице в прозрачной комбинации… Если бы подобное произошло, то тотчас прибыли бы на милицейской «Победе» товарищи в фуражках и синих кителях, немедленно арестовали бы и отвели под белы рученьки в каталажку, а то и в психиатрическую больницу… Что час от часу не легче.

— Не-ет, Аркадий Семенович совсем не тупица, — продолжал размышлять вслух Клепиков, поглядывая на притихшую женщину, сидящую с ногами на диване. — Он не станет нарываться на неприятный вопрос: «А откуда у вас, гражданин Штуцер, при зарплате в шестьсот рублей такие несметные накопления образовались? Признавайтесь, ежели не желаете до конца жизни отдыхать на нарах!» В каталажку он садиться не собирается, а желает жить свободно и припеваючи, как уже привык. Стало быть, денежки товарищ Штуцер хранит дома в какой-нибудь специальной коробочке. Скажем, из-под обуви. Очень удобно! Стоит такая неприметная коробочка из белого картона где-нибудь в запыленном чулане, а в случае необходимости ее всегда можно быстро унести из дома… Постороннему человеку и в голову не придет, что коробочка та не простая, а золотая! И наполнена крупными купюрами до самого верха. А цацки, что он своей женушке дарит, там же рядом где-то лежат. И отобрать все это у них — наша задача. Ведь нам они нужнее, верно? — весело глянул на Полякову мастер женских причесок. — Им ведь скоро помирать, они старые, а нам еще жить-поживать и добра наживать!

— Все так, — согласилась Инга, с